души-то нет у вас — она и не болит
по трупам прёте перегнив в вине и блуде
очистки человечьи вы не люди
когда ж вас огнь всевышний попалит
* * *
Я сама себе — Украина!
Вы уж там, за таможенным тыном,
без меня разбирайтесь: кто чей?
У меня здесь два сына и Нина,
бабынастина греет ряднина
в знобизне московитских ночей.
Вы открыли католикам брамы?
Здесь мои православные храмы,
их любой предпочту я родне.
Полюбила Россию сердечно
и верна ей останусь навечно.
Где мой Бог — там и родина мне.
Час придёт — за зелёным оврагом
на Николо-Архангельском лягу
рядом с дочкой, за то и держусь.
Рай земной мне — хрущёвская двушка.
А что я — не скрывать же! — хохлушка —
так я этим безмерно горжусь.
Не ношу вышиванки и плахты,
но увидев меня, всякий «ах ты!»
вскрикнет, глазом по торсу скользя:
и изогнуты бёдра, как лира,
и за пазухой вложено щиро,
так что не заглядеться нельзя!
Я пою «цвитэ тэрэн» прекрасно,
юмор уманский (своеобразный)
приправляет тщету здешних щей.
А любить — так что дым коромыслом!
А работать — так с толком и смыслом,
чтоб трещали зажимы хрящей!
Разделила граница нас с мамой:
связь по скайпу, звонки, телеграммы
заменили свиданий живьё.
Но уж если домой вырываюсь —
милой мовой своей упиваюсь,
аж пьянею от звуков её…
И в Москве духовитейшим салом
украинским пропахли вокзалы,
рынки, стройки, бордели, ворки.
Только что-то не очень стремятся
на Москве украинцы брататься.
Друг пред другом молчат земляки.
Видно, в каждом — своя Украина...
Мне, конечно же, не всё едино:
не хочу, чтоб бугристый урод
(или кто там подходит вдогоны)
сфасовал её землю в вагоны,
И отправил Америке в рот!
Я молюсь: сохрани её, Боже,
и меня, её часточку, тоже.
Хай живэм, Батькивщына та я!
Мир в умы, на столешницы — хлеба
ниспошли, Милостивое Небо,
нам в нелёгкие дни бытия.
И отсюда, из русской столицы,
Вспоминая любимые лица,
(в сердце — светлая боль, в горле ком),
Припадаю к иконам, как птица:
Да укрыет родную землицу
Божья Матерь Цветастым Платком!
* * *
Поэт живёт. В окно с утра глядит,
молчит, стихи читает, ставит чайник…
А он давно, давно уже убит
под Иловайском пулей неслучайной.
Бесплотен он, ему не постареть,
в глазах — бензин безумия сияет…
Он уезжал туда, чтоб умереть.
И умер. Но живёт. Вот так бывает.
Душа его осталась на войне,
где ясно всё: дорога от порога,
а сердце — женщине, а жизнь — родной стране,
честь — никому, а душу — только Богу.
Вернулся он в наш вроде мирный мир,
а тут лютей война чем в Диком Поле.
Здесь каждый третий друг твой — дезертир,
брат брата продаёт в ярмо неволи.
Ты думал: верная подруга — предала.
Ты думал: государство не оставит,
а у него таких нас — несть числа,
оно ещё догонит и добавит.
И что ни день — то свист подлейших слов,
и что ни час — то нож летит из мрака…
Слетает позолота с куполов,
когда бесовский полк идёт в атаку.
Но в чьём обличье вновь ни грянет смерть —
одесской девки или ушлого кавказца,
не поколеблется твоей защиты твердь.
Тебя, Поэт, убить им не удастся.
* * *
Как будто мы вошли в библейскую главу,
где звон мечей и стон, по слову Самуила,
дрожит покров земли, подъемлет булаву
вождь филистимлян — он был назван в честь светила:
оно, в зенит взойдя, палит хлеба долин
и что живое есть на пажитях цветущих.
«Пошли нам, Бог, дождя!» — молил Вениамин,
узрев златых мышей в вефсамисянских кущах.
Но все погибли. Вот — ещё живую кровь
вбирают виноград, оливы и толстянки.
Копьё пронзило влёт насурьмленную бровь —
прощай, красавец-сын кефто и ханаанки!
Плач матерей разбил стеклянный свод небес
и полетели вниз осколки, перья птичьи,
Архангел вострубил, ждал Израиль чудес —
и явлены они в Давидовом обличье!
О, как пригож пастух: светловолос и юн,
как в голубых глазах сияет сила духа,
а чуть коснётся вдруг рукой кифарных струн —
все чувства только тень возвышенного слуха.
Но этот же певец безжалостен в бою,
нацеленней клинка, выносливей верблюда —
расплавленный свинец залил в пращу свою
и возвратил ковчег завещанного чуда!
Я оглянусь — вокруг всё та же брань и вновь
всё тот же стон земли окрест вселенной слышен,
а на руках бойцов вновь пузырится кровь…
или они полны в раю созревших вишен?
Наталия Мавроди (Луганск)
Жизненных коллизий виражи
диптих памяти А.С. Пушкина
1. «Прекрасен наш союз»
«Прекрасен наш союз» — воистину прекрасен,
Рождаются стихи стараниями муз,
И нет ещё в душе обиды чёрных пятен
И светской клеветы нет тягостных обуз.
В умах витает дух лицейских трубадуров,
В сосудах — нет, не кровь — игристое вино,
Ещё надзора нет державных самодуров,
А всё, что происходит — беспечно и смешно.
Всё будет лишь потом: и слава, и признанье,
Терзанья страстных чувств, балы и кутежи,
И вечные долги, и боль непониманья,
И жизненных коллизий крутые виражи.
Всё будет лишь потом… Сейчас же — мир прекрасен,
Прекрасен, как союз младых наивных душ,
И на любой вопрос, ответ и прост, и ясен,
И далеко ещё до мглистых зимних стуж.
2. Земное время без него течет…
В молчаньи ночи тихое «Прости» —
Фонарь мерцает, дроги отъезжают,
А впереди даль зимнего пути,
Снег колкий леденяще обжигает.
Окончен жизни беспокойной бег,
Все уложилось в этой скорбной тризне:
Поэт, бунтарь и просто человек —
Что было Пушкиным в его короткой жизни.
Что стало после — все уже не счёт,
Мчат кони резвые к последнему жилищу.
Земное время без него течет
И без него другие ветры свищут.
Хорошо!
Как хорошо душой свободной
Вдруг вознестись над суетой,
Над завистью, всегда голодной,
И над убогой клеветой.
Как хорошо, раскинув руки,
Парить, парить за кругом круг,
Над паутиной чьей-то скуки,
И надоедливых услуг.
Там в небесах под облаками,
Вновь полюбить земную твердь,
И песнь в терновнике с шипами,
И жизни пёстрой круговерть.
Как аукнется...
Нам равнодушные глаза
Остудят душу и состарят,
И грубых окриков гроза
На сердце лишний шрам оставят.
Всем воздаётся по делам:
Поступки наши к нам вернутся, —
Улыбки луч и в сердце шрам
Когда-то эхом отзовутся.
Добро вернётся к нам добром,
А зло, уж как тут не старайся,
Вернуться может только злом,
Хоть сожалей потом, хоть кайся.
Юрий Макусинский (Санкт-Петербург)
Утренняя пресса