Когда же я проснусь?!
Виктор Полупан (Горловка)
УТРО
Утро начиналось не с рассвета.
Утро начиналось со стрельбы,
И казались времени приметой
Кем-то наспех сбитые гробы.
Смерть витала где-то с жизнью рядом,
нёсся плач и стон со всех сторон.
И ревели в воздухе снаряды,
заглушая колокольный звон.
Каждый дом был линиею фронта
и не предвещал спасенья Спас.
Смрад и дым стоял до горизонта —
это просыпался мой Донбасс!
ЗАПРЕТНЫЕ СТИХИ
Я возводил вас,
как от зла редут.
Молился я на вас,
как Богу в храме.
И если к нам
каратели придут,
вы будете
запретными стихами.
Вас — очень близких
сердцу и уму —
сбивал в себе плотнее,
чем тюки я.
Враг не поймёт
зачем и почему
нужны стихи мне
именно такие.
Захочет он, пугая и грозя,
расправиться со мной,
как с иноверцем.
Но уничтожить
ни за что нельзя
того, что было выстрадано
сердцем!
ВОЕННАЯ ГРОЗА
Жара с войной смешались каждой клеткой.
Внезапно не во сне, а наяву,
как автоматной очередью меткой,
вонзился дождь в пожухлую траву.
И в той совсем не мирной обстановке
нам дождь казался выше всех наград.
И «града» приумолкли установки,
а сыпал с неба настоящий град!
Дома во тьме присели, как избушки,
в которых был спасительный подвал.
А гром палил, как будто бы из пушки,
и спать спокойно людям не давал.
Как никогда, в такое время суток
прослушивались залпы пушек в нём.
И молния — с ней было не до шуток —
крестила перекрёстным нас огнём.
Грозы раскаты раздавались всюду,
напоминая нам вчерашний бой...
И всё ж, когда палят не из орудий,
куда приятней на душе любой!
Виктория Полякова (Горловка)
Я тебе не пишу…
Я тебе не пишу, если сможешь, меня извини.
Перемешаны дни: ни вчера, ни сегодня, ни завтра…
За окном минус двадцать — такие они, январи…
На работу идти не дают мне обстрелы и залпы…
Света нет: перерезало линию ЛЭП.
И вода не идёт: за каналом ложились снаряды…
Газ отключен: «упало» на днях во дворе...
(Нам ещё повезло, потому что «работали» «градом»…)
Это всё ерунда. Ну, подумаешь, дом без окна,
Ведь ещё есть стена, перекрытия, крыша…
Ах, опять ко мне в мысли забралась война…
До сих пор не пойму, как её допускает Всевышний…
Я тебе не пишу: мне — с лихвой разногласий и ссор,
Лживых СМИ, их притянутых за уши версий…
Скажут «фейк» — не поверь: «прилетело» вчера на «Шахтёр»,
А сегодня «Строитель» обстрелу подвергся…
И опять не без жертв… Ни за хлебом сходить, ни поспать…
И к такому, поверь, невозможно привыкнуть…
Я могла бы такое, в порыве эмоций, врагу пожелать,
Только знаю, что спросит за это Всевышний…
Ты права: для родных нынче каждое слово в цене.
У политиков слово — лишь повод для нового торга,
Потому и не в силах понять —
мой Донбасс не сгорает в огне,
Он как сталь — от закалки становится твёрже.
* * *
Два года мой Донбасс горит в огне:
Страна воюет со своим народом.
Сна и покоя даже детям нет —
Два года!
Сидят в подвалах, видят сырость стен,
Счастливчики (что в центре) ходят в школы.
Пообещал им «панэ прэзыдэнт» —
Войну и голод!
Пообещал. В рай ангелы идут:
Сто детских душ невинно убиенных…
Пообещал. Снаряды смерть несут
Два года на Донбассе неизменно…
Зимой и летом — адская страда
(«Минск-2» — не продолженье диалога).
Беда Донбасса — русская беда!
Сергей Прасолов (Луганск)
* * *
Когда события очерчивают круг,
Когда свершенья горестней лишений,
Когда нераздвоимы враг и друг,
Когда пугают собственные тени
И мятежи сменяются смятеньем,
Несносный и глухой,
Молчит мой дух.
Не минул день-деньской, но канул долгий год.
Вчерашний хам смиренно служит Богу,
Клейменный тать опять ведет народ
В грядущее испытанной дорогой.
Надзор все тот же, тщательный и строгий,
И вождь привычно разевает рот.
Чего же ищешь ты, и друг, и брат?
Глянь — в лавровом венке из собственных заветов
Идеализм неистовой планеты
Материальных требует затрат.
Кому какой отсчитано монетой —
О том споет седоголосый бард
На склоне лет или на склоне лета.
Энтузиасты гонят время вскачь.
Не различить потешных наших братьев:
Где в штатское одетый демократик,
Где ряженый в спасителя палач.
В усердии, по-бычьи выгнув выи,
Всему свободы пишут роковые.
Молчи, моя душа, молчи, не плачь!
Не мудрствовать. Не славить. Не стенать.
Жить по себе, своей достойно воли.
Ни хлеба этого, ни этой горькой соли,
Ни неба, ни земли
Не отнимать.
Вселенную, прозренную ночами,
Нести без оправданья
за плечами
Туда, где ждут уже отец и мать.
* * *
Босой,
в коротеньких штанишках
(их мама шила давними ночами),
осиянный
вихрастым солнцем,
пропитавшим сны,
в свой дом я возвращаюсь по стерне
неутолимой памяти.
Мир создан был вчера.
И неизменны
и суть вещей, и вещи,
и ветреные боги
благосклонно
внимают не молитве и не жертве,
а только шепоту
ещё бессмертных душ.
Ещё в карманах хлеб
на целый день,
и камешек проворный по воде
ещё скользит,
и голоса друзей ещё подобны птичьим,
и девочки ещё полумальчишки,
и соседи (ещё никто не умер)
собираются под вечер
играть в лото.
И городок прилёг одноэтажно
в языческой степи,
и оседает пылью седина дороги,
по которой
кочуют судьбы тех,
кто поля
ещё не перешёл.
А в безбрежье лета —
безбрежье трав и лет,
и нет ещё
пустой стерни
от скошенных надежд.
— Сыночек, бегай босиком!
Сначала больно,
а потом
привыкнешь.
И было так. Но стало вдруг больней.
Анна Ревякина (Донецк)
Шахтёрская дочь[4]
* * *
Здесь густая трава и беспечные песни сверчков,
здесь разверзшийся ад среди райского лета.
И плывут облака по чернильному небу зрачков,
и в кармане сломалась последняя сигарета.
На войне не бывает ничьих, только свой и чужой.
По чужому стрелять, своего прикрывать, что есть силы,
повторять: «Слава Богу! Живой! Слава Богу! Живой!»
И звонить дочерям с почти севшей мобилы.
И любить сыновей, тех, что рядом — в окопе, в пыли —
делят тяготы дней, делят хлеб и говяжью тушёнку.
Эти воины — дети кротами изрытой земли,