* * *
Этого не должно быть.
Но это всё равно есть.
Поезд не остановить,
И на ходу не слезть.
Можно, конечно, спрыгнуть,
Вот только выживешь — вряд ли.
Пройдет сто лет,
И мы снова наступим на эти грабли.
* * *
Каждый вечер воет собака
Об уехавшем в Киев хозяине
И о том, что всё в жизни неправильно,
Сколько ты на неё ни гавкай.
Каждый вечер темна так улица —
В трёх домах лишь окошки светятся.
Кто-то верит, что будет лучше все,
А кому-то уже не верится.
По утрам вновь на почте суетно:
Кто за пенсией, кто с коммунальными,
А вот школа второй год пустует
И печально глядит провалами.
Заросли так пути трамвайные,
Будто их тут вовек и не было.
Всё меняется. И не знаем мы,
Что там дальше в планах у неба.
Александр Сигида (Молодогвардейск — Атамановка)
ДОМОЙ
отвези меня в Изварино,
в тот забытый детский сад,
за карьеры и развалины,
лет на 35 назад.
там, где башня элеватора
и подсолнухи, как стол;
где здесь Белоскелеватое
и Великий Суходол?
ароматную антоновку
буду пробовать на вкус;
забери меня в Самсоновку,
где знаком мне каждый куст.
переполнен пассажирами
наш автобус кружит час;
это, кажется, Кружиловка,
или кинули все нас?
обманули и оставили:
мы и звёзды на виду.
отведите в Атамановку,
если сам я не дойду…
* * *
Бессилье гуманизма светского
сродни закату Византии,
Былого карго-культ советского
политкорректной деспотии
И в текстах Эдуарда Гиббона,
которые он не читал,
Указан путь упадка, гибели,
где открывается портал
Переселения народов
и сдвигов литосферных плит,
Войн из-за скверных переводов
и истребления элит.
(Рождение трагедии границ,
её предвидел в Ницце Фридрих Ниц)
* * *
Мне жаль индустриальных городов.
Мне дорого их мрачное величье.
Все любят старый псевдопольский Львов,
Эпоху постмодерна и двуличья
Что им бетонный позабытый храм?
Конструкторов забытых древний бункер?
Они зеленый курят фимиам
Экологам ню-эйджа. Что им Юнгер?
Их заменил фольклорный хуторок
Эпоху серпов, молотов и свастик,
Сменил мещанский маленький мирок,
Где гипермаркет — храм. И всюду — пластик.
Но завершим ли мы столь долгий пост
Пластмассовый мир Generation lost?
Придёт ли снова эра Эхнатона?
Реакторов? И стали, и бетона?
* * *
Янычар забывает заветный язык.
У него, кроме лука и сабли —
ничего; он к походам и битвам привык,
а сыновние чувства ослабли.
Он не знает, где дом у него, где родня,
и в какой стороне его корни.
Он садится верхом на лихого коня
И бросается, как с колокольни.
Как он смел! Но способен без боли предать
чистоту сокровенных понятий;
А того, кто забыл свою землю и мать,
побеждает любой неприятель.
* * *
Горизонт — гривастый ящер —
девятнадцать терриконов;
настоящий чёрный ящик,
заповедник для драконов
Отданный на поруганье
отдыхает на плотине,
вызывает содроганье
в затаившейся равнине.
Ждущий каждое мгновенье —
оглушающего взрыва;
каждое прикосновенье,
как падение с обрыва
Погружающийся в звуки
неразгаданного бреда,
он лежит, раскинув руки,
с головой ушедший в лето...
Александр Сигида–младший (Краснодон)
* * *
Как на полотнах Бориса Вальехо
Тогда мне кряж явился ледяной.
Он был реален, как руины Р`льеха,
Нагромождённый расою иной.
Те города, где корпуса Азота
Потомкам Древних предстоит вернуть,
Где терриконы — конусы Юггота,
Где воды рек несут живую ртуть,
Где душные объятия Антанты,
Змеиная петля её блокад,
Где выродки, проклятые мутанты,
Штурмуют вновь индустриальный ад,
Сгорают заживо в заброшенной промзоне
Запретных, но изысканных утех,
Как сталкеры. В броне, комбинезоне,
С обложек фантастических Вальех.
Археология
Ночи настали тогда хулиганские,
Пряжка с орлом посредине ремня,
Ночи хрустальные, ночи луганские,
Помнишь ли, юная дева, меня?
Там, в маргиналиях Ост-Европы,
Ночью вершилась звёздная месть,
Проводы утром — и автостопом
Машину ловить в Molly-Dog-War-Dei-sk.
Бездны ночной антрацитовый полог
В сердце углеводородной тьмы.
Глубже копай, чёрный археолог,
С каждым штыком всё ближе мы
В бомбоубежищах бывшей штази,
Лугалавкрафтовых катакомб,
Где завязались опасные связи,
Трепет и страх Амели Нотомб...
Les libertins
Пропахший дымом из мортиры
И не остыв от алых губ,
Из непротопленной квартиры
Я еду в якобинский клуб.
Уже расстреляна Сорбонна,
Где я был брат масонских лож,
Уже последнего Бурбона
Жизнь оборвал в Париже нож.
Среди кровавых наваждений,
Сражений и живых картин,
Среди салонных наслаждений
Ты — не последний либертин.
Пришла нужда, и ты с охотой
Бросаешь всё, и налегке,
Со свеженабранной пехотой
Уходишь в белом парике.
Кто обретает благосклонность
Сентиментальных алых уст,
Мне нужно соблюсти законность —
Исполнить, что сказал Сен-Жюст.
Прощай, любимая химера
Сражений и живых картин,
Ведь во владеньях Люцифера
Ты — не последний либертин.
Воскресение, 20 апреля
Отдавая треть зарплаты
За билеты в Опера,
Жил и умер в сорок пятом
Парень с нашего двора.
Заратустру кинул в ранец,
Сала шмат, и марш на фронт.
Не австриец, но германец,
Он ушёл за горизонт.
«Если смерти — то мгновенной, —
Молвил, хлопнув по плечу. —
Передай открытку в Вене
Пану Андруховичу».
И в двадцатое апреля,
В день воскресный и сырой
Ты — наследник Титурэля,
Романтический герой
А кулич пасхальный, пышный
Поделили в Сен–Жермен...
...Остаются только вишни,
Только Кальман и Кармен.
Овод
Он свою потребует долю.
«Я таких наглецов люблю.
Перемалываю, неволю,
Вечным пламенем револю».
Ты работаешь, словно робот,
Поражённый в правах илот.
Революция — это повод.
Видишь овода ли полёт?
Обожаемый, как Феличе,
В окружении смуглых Рит,
Он был революциферичен.
От отцовской любви — сгорит.
Черноглазые карбонарии.
Тлеют чёрных глаз угольки.
Мы, на севере — как бы арии.
Но поступки наши — мелки.
Пусть на каторге станешь сед,
Обезглавишь хоть сто царей —