наскучило довольствоваться малым.
За то, что оды греческим богам
ударною волной перелистало.
Кого насытить сдобой старины?
Кого вернуть из без вести пропавших?
Кому приснится счастьем до войны
голодный город в золоте монаршем?
* * *
На ступеньках столичного храма
маленькая девочка останавливается,
крестится и спрашивает маму:
— А в раю на каком языке говорят?
На русском?
* * *
Белый Город сыт по горло
чудесами пришлых пеших.
Солнце катит беспризорно
счастья колотый орешек.
Птахи крошат оперенье
под неласковые взгляды.
Ходу светопреставленья
урождённые не рады.
Им отныне — быть бы живу.
Присушил тяжёлый случай.
Беды вдовьего пошива
наловчились поболючей.
Не даёт лихое спуску…
Перебежки, перепрятки…
Белый Город звался русским...
Стало русскому не сладко.
Во дворах стареет детство…
Вдоль дорог не спеет вишня…
Город с Небом по соседству
на миру недобром лишний.
Мама раму намывала,
да войной побило ставни…
Что упало, то пропало…
Собирает время камни.
Как зашлось, так поведётся,
от порога до порога…
Этот Город не вернётся.
Он решил увидеть Бога.
Где ветра не чахнут чадом
над неладною верстою,
Белый Город станет Садом...
И приснится нам с тобою.
Андрей Шталь (Краматорск)
Непобежденный
вольный перевод из Уильяма Хенли
Из тьмы, подобной палачу,
Из мрачной ямы черных бед
Опять «спасибо» я шепчу
За все, что принял мой хребет.
У нежити в тисках оков,
Когда весь мир катился вон,
Я, к огорчению врагов,
Был цел и был непобежден.
Пусть впереди все та же мгла,
И ждет страданий легион,
Пусть буду я телесно слаб,
Мой дух не будет побежден.
Каким бы сложным ни был путь
В кромешной тьме, в пучине дней
Иду, ветрам подставив грудь,
Я капитан судьбы своей.
После обстрела
Я помню звон разбитого стекла,
Свист мины, траекторию полета.
Хотелось мне бежать, подобно Лоту,
Смерть пощадила — рядышком прошла.
И я стоял живой средь мертвых тел,
Похоже, мне выкапывать могилы.
Вон у соседей дом разворотило,
А мой случайно оказался цел.
Рыбалка на Донце
Здесь не были ни Леннон, ни Маккартни,
Но пролетают майские жуки.
Здесь столько кислорода, что закаты
Горят за камышами у реки.
Здесь желтой не пройти подводной лодке,
Но возле пирса сушится тарань,
И лодочник, хлебнув холодной водки,
Нам на ночь выдает катамаран.
И после восхитительной рыбалки
В молочных водах при большой луне
Тебе и мне ни капельки не жалко,
Что здесь течет не Темза, а Донец.
Скотный двор
Они знали, что жизнь ведут нищую и суровую, часто недоедают и мерзнут и, когда не спят, всегда работают. Но прежде им, наверное, жилось еще хуже. Они охотно этому верили. Кроме того, тогда они были рабами, теперь они свободны, а это самое главное…
Оруэлл
Говорила мне одна кобыла
Корнеплод подняв с гнилой земли:
«Раньше плохо здесь, однако, было,
Жить достойно твари не могли.
Человек не знает наши нужды,
Потому с ним бесполезен спор!
Все людское мне предельно чуждо,
А родней и ближе — скотный двор!
Если клином вышибают клинья,
Человека прогоняет скот.
А в итоге — к власти лезут свиньи,
Борову-правителю — почет!
В честь его и шествие к забору,
И большое вече у сарая.
А когда на бойню шлет нас боров,
То герои там не умирают!»
ПРОЗА
Николай Иванов (Москва)
Свете тихий
Возле магазина ходила женщина с топором.
Скорее всего, она просто кого-то ждала, но Дима Кречет попятился. Только что в приёмной главы района секретарша, принимая у него с Сергеем куртки, поинтересовалась, добрая душа:
— Можно вас повесить на один крючок?
Фраза не имела никакого подвоха, но они-то помнили, что приехали не просто на родину своего друга, а в партизанские края. Так что и за топором не лишним было присмотреть.
— Пароль «Сорок девять», — прошептал Кречету Сергей, благословляя того на штурм стеклянной дверной амбразуры хозяйственного магазина.
С современными паролями гуманитарии, вроде Димки Кречета, на войне первые кандидаты на отстрел. Названия городов или абракадабры про «славянские шкафы» канули в лету, уступив место всесильной цифре. Да и что может быть проще для распознавания врага: начштаба назначает паролем любое число, и часовой уже не кричит: «Стой. Кто идёт?» Он сам называет первую пришедшую на ум цифру и ждёт с автоматом наизготовку, когда неизвестный прибавит к ней недостающие баллы. Арифметика, третий класс. Но Кречета боец под Пальмирой уложил мордой в вековую сирийскую пыль как раз после того, когда тот не смог быстро вычесть из сорока девяти услышанные «тринадцать».
Стражнице у дверей дела до посторонних не оказалось, в магазине они тоже пришлись не ко двору: продавщица дремала, улёгшись тройным подбородком на руки, мягкой периной разложенные по прилавку. Разлеглась бы наверняка и пошире, но локоть упирался в объявление: «Продаю свежий навоз. Самовывоз».
Вошедшим требовался амбарный замок, но Кречет не забыл про подначку с паролем и кивнул на объявление.
— Грамм двести пятьдесят не взвесите? Товарищ выращивает кактусы...
Заканчивал просьбу шёпотом: над прилавком начало вставать что-то могучее, колышущееся, заполняющее собой место что вширь, что в высоту, а потому способное ухватить гвардии майора за шиворот и всё же повесить юмориста по-партизански на персональный крючок. Выручая друга, Сергей затараторил о замке, заплатил за первый попавшийся и вытолкал Кречета из дверей.
На улице к женщине-лесорубу подкатил на разномастном мотоцикле муж. С головы на голову пересадил ей свой шлем, себе достал из коляски сетку от пчёл. В два притопа, три прихлопа завёл смесь «Урала» и «Явы», шумахером погазовал перед стартом. Мигнув, как макака, красным задом, мотоцикл умчал топор в гудящий комарьём Брянский лес, выглядывающий из-за последнего уличного дома.
— Мужики! Сливы не нужны? — раздалось за спиной у приезжих. — Возьмите. А то у меня свиней нет, скормить некому. Пропадут.
Два ведёрка жёлтых, готовых от одного прикосновения брызнуть соком слив предлагал тщедушный мужичок–старик. Он был минимум трижды не брит, майку прикрывал скособоченный плащ, но исцарапанные колючками пальцы цепко держали вёдра.
— Всего-то за 50 рублей, — уличного торговца привлекли, скорее всего, столичные костюмы и галстуки потенциальных покупателей. Москвичи для Суземки виделись людьми добрыми, потому что за 50 рублей можно лишь проехать один раз на метро, а тут предлагают два ведра слив, растущих целый год. Выгоднейшая сделка, кто понимает хоть что-то в торговле.
Она даже добрым москвичам была не интересна, но, затягивая паузу, мужик переключился на двух кошек, бредущих вдоль забора: