— Нас покормят? — спросил Сева Тищенко.
Донецкий почесал в затылке.
— Вообще-то, на три порции наскребем. Я думал, вы скажете, куда вас отвезти, о чем хотите написать.
— Меня — в Донецк, — быстро сказал Бусыгин, — меня устроит.
— Я бы тоже, — сказал Тищенко. — Интересно, как там у вас кафе, магазины работают. Как люди досуг проводят.
— А меня к военнопленным, — сказал Телицкий.
— Вот так сразу в застенки? — хмыкнул донецкий.
— Можно к тем, кого выводят на уборку улиц, на расчистку, в поля. Хочу с кем-нибудь из них интервью сделать.
— Переврете ж все.
Телицкий пожал плечами.
— Понятно, — сказал донецкий. — Идите пока за мной.
Он провел их к дощатому столу под пленочным тентом и переговорил с женщиной в белом поварском халате поверх пальто.
Женщина смотрела без удовольствия.
Телицкий, не дожидаясь разрешения, сел на длинную лавку и тут же занозил ладонь. Доски оказались плохо оструганы.
Бардак! Доски-сепаратисты! Несколько секунд он выковыривал вонзившуюся в мякоть ладони миниатюрную щепку, мысленно рифмуя матерные слова.
— Кашу с говядиной будете? — спросила женщина.
— Было бы замечательно, — сказал Сева.
Телицкий молча кивнул. Заноза наконец поддалась, он подцепил ее ногтями, жалея, что под рукой нет пинцета.
— Вы осторожнее, — сказала ему женщина.
— Понял уже, — буркнул Телицкий.
— Отсюда, попрошу, никуда, граждане самостийные журналисты, — наклонился к столу донецкий. — Машина будет через полчаса, так что ждите.
Каша была теплая, но сносная.
Женщина выдала им по ложке и по куску хлеба. Потом принесла компот в граненых стаканах. Бусыгин дождался, пока она не исчезнет в пристройке, попыхивающей дымом из железной трубы, и заговорщицки подмигнул:
— Ну, что, у кого какое задание?
Миска стукнулась в миски.
— Вот так тебе и скажи, — хмыкнул Тищенко, волохая ложкой кусок разваренной говядины.
— Я же в творческом смысле! — обиделся Бусыгин.
— В творческом — написать статью, — сказал Телицкий.
Бесхитростно смотря на Бусыгина наглыми глазами, он зачерпнул кашу из его миски и принялся ее демонстративно жевать.
— Эх, вы! — Бусыгин отсел, забрав с собой свою порцию. — Мы же украинцы, мы должны заодно! А вы будто не родные.
— Три украинца — партизанский отряд с предателем.
— Это я — предатель? — взвился Бусыгин. — Я на майдане стоял! Всей душой, с первых дней, еще с октября!
— Все стояли, — глухо сказал Тищенко, — всей страной стояли, теперь вот нормальной каши только здесь и поешь.
— Я тебе это припомню, — пообещал Бусыгин, стуча ложкой. — Как вернемся... через неделю... СБУшник первым узнает!
— Хватит уже лаяться! — сказал Телицкий. — Всем политика вот уже!
Он провел ладонью по горлу.
— Я это припомню тоже! — наставил ложку Бусыгин.
— Что?
— Угрозу зарезать!
— Ты-то сам зачем приехал?
— Так я вам и сказал!
— А мы с Севой скажем, что ты переселиться сюда хочешь и нас к тому же подбивал, — процедил Телицкий.
— Я подтвердю, — пообещал Сева.
— Суки!
Бусыгин отсел еще дальше.
Где-то вдалеке, не поймешь даже, справа или слева, негромко бухнуло, несколько раз хлестко ударили одиночные выстрелы, и все затихло.
— Это наши или не наши? — спросил Бусыгин.
— В свете последних веяний здесь все свои, — сказал Телицкий. — Если у вас там на канале не в курсе, то объясняю для тупых: Украина идет с сепаратистами на сближение, предлагая им широкую автономию, языковые преференции и прочее, и прочее. Это требования Евросоюза, а, значит, получается, и наши требования.
— Свои стреляют по своим, — задумчиво проговорил Сева.
— Я вот не понимаю, — повернулся Бусыгин, — как вы с ними мириться хотите? Они же нас отвергают!
— Потому что они — другие, — сказал Телицкий. — Это по всем статистическим выборкам было видно. Нет, пастор полез, все кровью измазал. А надо было сразу: не хотите — пожалуйста, будут чисто коммерческие отношения.
— Так ты за них? — прищурился Бусыгин.
— Я за Украину, — сказал Телицкий. — За страну, а не монстра.
— Ну–ну. А к Одессе ты как относишься?
Телицкий отвердел скулами.
— Никак. Все.
Он выпил компот и вышел из-под тента. Тищенко выбрался за ним.
— По лезвию ходишь, Алексей, — пробормотал он, прикрывая губы ладонью, чтобы Бусыгин не слышал наверняка.
— Да мне донецкие на хрен не сдались! — сказал Телицкий. — Я никого не трогаю, меня пусть никто не трогает. И вообще — все сами по себе!
— Золотые слова! — крикнул Бусыгин.
Телицкий достал из кармана куртки сигареты, выщелкнул из пачки одну. За второй тут же потянулся Сева.
— Я — за компанию.
Они затянулись. К домику тем временем подъехал убитый «лэндровер», грязный, обшарпанный, с разбитой фарой.
— Похоже, наш транспорт, — сказал Сева.
— М–да, не для дорогих гостей.
Телицкий поежился от ветра, затрепавшего тентовый край.
— Да и пофиг, — сказал Сева. — Неделя без жены, Порошенко и дятла-редактора, на мой взгляд, вполне стоят, чтобы не плевать на донецких через губу.
Водитель вышел из «лэндровера» и, попинав колеса, скрылся в доме. Не прошло и минуты, как он появился на крыльце вместе с их куратором, одетом все в те же брезентовые штаны, но уже без штормовки. Вместе они замахали журналистам.
— Бусыгин, зовут нас, — заглянул под тент Телицкий.
— Иду, — ответил Бусыгин, пряча смартфон в нагрудном кармане.
Водитель был щуплый, с костистым, неприятным лицом. И к тому же с редкими зубами.
— Этих двух — в Донецк, — указал на Тищенко и Бусыгина куратор. — Довезешь до администрации, их там оформят, и с ними все.
— А третьего? — водитель простужено шмыгнул носом.
— Третьего...
— В застенки, — подсказал Телицкий.
Донецкий впервые улыбнулся.
— Свези в Степцовку, к Юрию.
Водитель заулыбался и сам.
— К Юрке-то? К Юрке я могу. Он мужик просветленный.
— Какой? — спросил Телицкий.
— Увидишь, — пообещали ему.
В дороге Телицкий, оказавшись на переднем сиденье, заснул. Сквозь сон он слышал, как Сева с Бусыгиным спорят, надо ли после замирения люстрировать донецкую власть.
— Их всех надо! — шипел Бусыгин. — Взрослых — в концлагеря, детей — в спецдома. Или на стройки. Работа найдется!
— И опять будет война! — стонал Сева.
— Не смогут!
— Смогут! Нельзя загонять в угол.
— Устроим показательный процесс! Виселицы. Сто, двести человек. И не снимать!
— Зачем?
— Потому что, — сипел Бусыгин, — рабы должны знать свое место! А государство — это хозяин. Взбунтовался против хозяина — получи по полной!
Телицкий, приоткрыв глаз, посмотрел на водителя. Сон слетел в один миг. Взгляд у водителя был остекленевший, мертвый. А пальцы, сжимающие рулевое колесо, — белые.
Он сейчас нас впишет куда-нибудь в дерево, с ужасом понял Телицкий. Сука Бусыгин со своими виселицами, придурок.
— Государство имеет механизм... — пытался что-то втолковывать Бусыгину Сева. — Механизм этот есть государственный аппа...
Телицкий сжался, когда водитель повернул голову.
— Ублюдки, еще слово... Еще одно слово...
Водитель замолчал. Но и Бусыгин, и Сева по его глазам все и так поняли.
Автомобиль подпрыгнул на выбоине. Во внезапной тишине стало слышно, как бурлит у Бусыгина в животе.
Проплыли мимо дома.
Телицкий завороженно смотрел на проявляющийся и исчезающий желвак у водителя под скулой. Затем водитель мигнул.
— Твари.
Он снова уставился на дорогу, и Телицкий вдруг понял, что секунд десять они ехали вслепую.
Донецк отметился в памяти Телицкого многолюдьем и беготней.