В отличие от сонного, заторможенного Киева здесь все куда-то стремились, шумно радовались, жали руки, чего-то хотели от Телицкого, а он все время кому-то мешал: то войти, то выйти, то сунуть окурок в урну.
В каком-то кабинете с высоким потолком ему поставили штампик в «Книжке репортера», расписались, обменяли командировочные гривны на рубли и хлопнули по плечу. Ниоткуда рядом возник водитель, подхватил под локоть, повлек. Телицкий оказался сначала на улице, затем — в автомобиле.
Хотелось блевать.
Косые столбы да воронки. Окна без стекол. Побитый осколками шифер. Очень странные деревья. Чуть продышавшись, Телицкий сообразил: едем.
А куда?
— К Юре? — спросил он водителя.
— Сам же просил, — отозвался тот.
— Ну да, — кивнул Телицкий. — А он кто?
Водитель пожал плечами.
— Да вроде ВСУшник бывший. Он тебе сам расскажет.
Какое-то время ехали молча. По лобовому стеклу сыпнуло моросью. Мелькнули и отвалились вбок терриконы.
— А где мои попутчики? — оглянулся Телицкий.
— А расстреляли!
Водитель хохотнул, но так, словно через боль. С гримасой и скрежетом зубов.
Два раза их останавливали на блок–постах, они двигались в сторону Горловки, и Телицкий почему-то думал, что сейчас его ссадят, как шпиона, но нет, не ссаживали. Только смотрели подозрительно в книжечку и сверяли фотографию. Другие люди. Совсем другие. Какие–то слишком спокойные, что ли.
Небо затянуло тучами.
— Скоро? — спросил Телицкий.
— Уже, — сказал водитель, сворачивая на проселок.
Указательный знак «Степцовка» был погнут и убит тремя попаданиями из АК.
Деревня оказалась совсем небольшой. Водитель притормозил, и Телицкий увидел, что вся она перемолота в труху, в ничто, в строительный мусор и щепу. Там, где раньше стояли дома, теперь зияли светлые проплешины, кое-как окаймленные кустами, вымахавшей по периметру травой и остатками заборов. Ни хлева, ни бани, ни нужника. Ничего.
— Ваши поработали, — глухо сказал водитель.
Автомобиль прокатил в конец распаханной воронками улицы, и здесь у выезда обнаружилось, что в низинке все же два дома уцелело. Правда, крышу у одного снесло подчистую, а у другого в стене зияла неуклюжая зубастая дыра прямого попадания.
Водитель заглушил мотор.
— Выходи.
— Куда? Сюда? — удивился Телицкий.
— Именно.
Водитель, хлопнув дверцей, первым вышел под мутное, все собирающееся пролиться дождем небо. Навстречу ему двинулась худая, длиннорукая фигура, до того незаметно сидящая на колоде у горы наколотых дров.
Телицкий вздохнул и вылез. Чего, дурак, на Донецк не согласился? Юру ему, видите ли. Будто кроме просветленного Юры и нет никого. Тьфу!
У уха сразу зазудел комар, чуя сладкую украинскую кровь.
Телицкий обошел «лэндровер», едва не подскользнувшись на выдавленном из-под колеса пласте жирной глины.
— Осторожнее, — запоздало предупредили его.
— Я вижу.
Повесив на плечо сумку с нехитрым содержимым из смены белья, пары носков, адаптера к телефону и прочей необходимой мелочи, Телицкий выбрался на высокую земляную обочину.
— Вот, — сказал водитель мужчине, — журналист, пообщаться с тобой хочет.
Телицкий подал руку:
— Телицкий, Алексей Федорович.
Ладонь у длиннорукого оказалась крепкой и сухой. Как дерево.
— Свечкин, Юрий.
Голос его был хрипловат, прокурен. В лице никакого просветления не наблюдалось — обычное лицо. Щеки впалые, в сетке морщин, нос широкий, глаза внимательные, не пронзительные, не прицел с рентгеном, карие. Под губой шрам. Волосы темные, короткие, с сединой.
Сутулый. Одежда — рубаха да штаны.
— Куда поселите? — бодро спросил Телицкий.
Свечкин, помедлив, выпустил его ладонь из своей.
— Комната одна, лежак деревянный, я покажу. Идите за мной.
Он повернулся.
— Вода горячая?
Водитель прыснул.
— Ну, Украина...
— А чего Украина? — возмутился Телицкий. — Я просто спросил.
— Горячей воды нет, — сказал Свечкин. — Есть колодезная. Еще есть ванна, чугунная, и бак. Можно согреть.
Он поднялся на крыльцо дома со снарядным попаданием в стену и отворил скрипучую дверь.
— Вы идете?
Телицкий развел руками.
— Куда я денусь?
Свечкин, качнув головой, пропал в глубине дома.
— Меня подождите, — сказал водитель, залезая в багажник «лэндровера». — Вам тут продуктов...
Телицкий остановился.
— Помочь?
— Да, одеяла возьмете.
Стопка одеял оказалась большой и колючей. Телицкий придерживал ее подбородком, шагая за водителем, нагруженным двумя пакетами. Сумка била по заднице. Сущий бдсм, честное слово.
Крыльцо. Дверь.
Внутри, за войлочным пологом, было жарко и тесно. Горели свечи. На криво, вокруг печки–буржуйки расставленных лежаках, накрытые одеялами, угадывались человеческие фигуры. Пять, нет, шесть человек. Тяжелый дух неухоженных тел и лекарств чуть не вышиб Телицкого обратно на улицу.
Господи, это хоспис что ли?
— Алексей, сюда.
Свечкин поймал Телицкого за полу куртки, развернул к себе, принялся складывать одеяла в угол, уже полный разнообразного тряпья.
— Мне с ними спать что ли? — спросил Телицкий, кивнув на лежащих.
— Нет, — Свечкин плюхнул последнее одеяло. — Есть кладовка, там я сплю, будете со мной. Там, правда, похолоднее.
Водитель, сгрузивший пакеты на низкий стол у двери, прошел к одному из лежаков.
— Марья Никифоровна, — он присел на табурет и легко тронул человека, укрытого одеялами, — Марья Никифоровна, это Коля.
— Коля?
Клокочущий голос всплыл из углубления, промятого в подушке.
— Коля, да, — мягко проговорил водитель. — Вы просили у меня...
— Ах, да.
Рука появилась из складок, сухая, дрожащая, в старческих пигментных пятнах, с грязной марлей, намотанной на запястье. Водитель вложил в едва ли не прозрачную ладонь принесенное. Пальцы Марьи Никифоровны сжались в кулачок. Телицкий с трудом определил в зажатом предмете какую-то цветную бумажку.
— Вот, — сказал водитель, — в Свято-Покровском взял.
— Иди, Коля, — пряча подарок, прохрипела лежащая. — Бог с тобой.
Водитель поднялся.
— Юр, продукты, как ты просил. Зоя трехлитровку растительного дала еще.
— Спасибо, — сказал Свечкин.
— Ну, я пошел.
Водитель протиснулся между Свечкиным и столом. Качнулся полог, хлопнула дверь. Телицкий остался стоять, хотя душа его неожиданно подала голос, желая выскочить вслед за привезшим его человеком.
— Поможешь дрова перекидать? — спросил Свечкин, подставив свечу и деловито разбирая продукты.
— Я... это...
Телицкий вздрогнул, когда кто-то ухватил его за штанину.
— Всеволод! — строго сказал Свечкин. — Всеволод, отпустите!
Грузный старик, скрипнув лежаком, попытался подтянуть ногу Телицкого к себе. На его одуловатом лице с родимым пятном во всю щеку от напряжения выпучились глаза.
— Всеволод!
— Я его так, без соли! — прохрипел старик, тряся венчиком редких, стоящих торчком волос. — Мы таких и в войну...
— Извините, — Телицкий с некоторым усилием, но выдернул штанину и отступил к двери.
— Всеволод, — с укоризной произнес Свечкин.
Старик, посмотрев в пустоту слезящимися глазами, накрылся одеялом.
Другие люди. Другие! — закричало что-то в Телицком. Бежать! Куда меня привезли? Что я здесь делаю? Это не Украина!
— Извините, я...
Телицкий вывалился из дома, как из кошмара.
Ни водителя, ни «лэндровера» уже не было. Небо все набухало тучами, словно ему было мало уже накопленного. Застрял. Влип. Неужели на целую неделю?
— Так что, журналист, поможешь? — сошел за ним с крыльца Свечкин.
— А водитель, он когда? — с тревогой спросил Телицкий. — Он вернется?
— Послезавтра.
Телицкий покивал, пытаясь высмотреть хотя бы стоп-сигналы. Ни хрена. Пустота. Не Украина. Другой, убогий мир.