— Я тоже тогда... — кивнул на полог Телицкий.
Он вздрогнул, когда обнаружил, что ему, наскоро одевающему куртку, молчаливо и не мигая смотрят в спину. Странно смотрят.
— Что?
— Так вы украинский журналист? — прошамкала старуха, которую Свечкин именовал Ксенией Ивановной.
— И?
— Сука! — выкрикнул, надувая щеки, старик с родимым пятном. — Мы таких!.. Я тебя сейчас!
Он заелозил на лежаке, всем своим видом показывая, что вот-вот встанет.
— Я, между прочим, никого не убивал, — сказал Телицкий, осторожно пробираясь к двери. — И вообще не имею отношения ни к СБУ, ни к войскам, ни к батальонам всяким. Я этим не занимаюсь. Совершенно, понимаете?
Ксения Ивановна заклекотала, словно он сказал что-то смешное.
Дурдом! Другие люди! Куда они хорохорятся? Что себе думают? Телицкий скрутил полог и выскочил в двери.
Солнце ослепило его. Он остановился, поморгал, оглядывая из-под ладони буйные заросли сорняков. Горка не колотых чурбаков, забор, огородик с усиками выбивающегося из земли лука.
Свечкина не было видно.
Телицкого на мгновение обожгла мысль, что его интервьюер попросту сбежал, оставив стариков и старух на его попечение. Боже ж ты мой! Все эти слова про заботу, про свет в душе, про тьму на Украине, были лишь отвлекающим маневром. Усыпил внимание — и деру! Двадцать семь километров...
Сука!
На ватных ногах Телицкий выбрался к проезжей части и пошел краем, топча траву и выглядывая вдалеке худую фигуру. Ну, все. Донецкие теперь посчитают, что это он подговорил. Подбил. Сподобил.
Может, самому в бега?
В кустах через улицу затрещало, и, наклонившийся, а потому неопознанный сразу, на дорогу задом выступил Свечкин.
Телицкий едва успел стереть испуг с лица.
— Э-э... Здравствуйте.
— Да, доброе утро.
Свечкин неуклюже повернулся. Из плотно прижатых к груди рук выскочила, шлепнулась в колею картофелина. Телицкий поднял. Картофелина была сморщенная, холодная, с бледными, синеватыми ростками.
— Это откуда?
— Из земли. Здесь если порыться... спасибо, — Свечкин принял от журналиста беглянку и прижал ее подбородком. — Старики говорят, под каждой избой подпол был. Подспорье, знаете, какое? Банки, конечно, многие померзли да полопались, но вот картошка там, свекла, если подпол остался относительно целым... Первое-то время, скажу вам, только запасами Ксении Ивановны да Людмилы Захаровны спасались. Теперь уж, наверное, что-то только по счастливой случайности раскопать можно.
— Но вам, смотрю, везет, — сказал Телицкий.
Они повернули к дому.
— Это я с дальних домов перенес. Извините, у меня сейчас все...
Свечкин, не договорив, засеменил к крыльцу, но, как он не торопился, длинный морковный палец все равно выскользнул из его рук.
— Выпало! — крикнул в спину ему Телицкий.
Но Свечкин, потеряв еще что-то (луковицу?), уже исчез за дверью.
Телицкий повертел морковь в руках, хотел выбросить, но передумал. Вдруг лишит последних витаминов?
Небо было чистое. Дождь, если и пролился, то ночью и слабый. А как пыжился! Как густел тучами! Вот-вот, сейчас-сейчас...
Как Петр Алексеевич просто!
Телицкий усмехнулся. Ох, СБУ на меня нет. Так ведь больно за Украину. Что из нее выращивают? Гомункулюса. Все говорят на русском и его же запрещают.
Дурдом.
Хорошо, еще статьи не требуют на мове писать. Он ведь и двух слов связать не сможет. Впрочем, глядя на отдельных депутатов...
Да провалились бы они все!
Телицкий порылся в карманах и вытащил мятую пачку, упрятав на ее место морковь. Три целых сигареты, две ломаных. Пока живем.
— Алексей, — выглянул из двери Свечкин.
— Что?
— Нам бы вынести...
— Сейчас, — кивнул Телицкий, мысленно желая всем передохнуть.
Не покурить спокойно! Найдут дело.
Полог был завернут к притолоке, на пороге Телицкого встретил лежак, на котором, нахохлившись, уставилась в пустоту совиными глазами Ксения Ивановна. Свечкин приподнимал лежак с дальнего конца.
— Давайте вынесем, Алексей, — сказал он.
— На улицу?
— Разумеется.
Телицкий взялся за дощатую перекладину. Не слишком тяжело, разве что неудобно — доска резала ладонь.
— Заворачивайте, — показал головой Свечкин.
Телицкий забрал вправо. Боковина лежака уперлась в косяк и скрипуче выгнулась.
— Так не пройдем.
— Пройдем, — сказал Свечкин. — Я вытаскивал и один.
— Ну, не знаю.
— На себя потяните.
— Сейчас, перехвачусь.
Телицкий взялся за перекладину снизу.
— Тяните.
— Тяни, балбес! — вдруг скрипуче сказала сидящая на лежаке старуха.
Телицкий потянул.
Сантиметров тридцать маневр выиграл. За Свечкиным замаячили лица ждущих своей очереди переселенцев.
— Сейчас приподнимите, — сказал Свечкин.
— Высоко?
— От балбес! — прокомментировала старуха.
Телицкому захотелось оставить лежак вместе с ведьмой в проходе. Он не носильщик, в конце концов!
— Вы же грохнетесь! — сказал он, надувая щеки и подставляя колено под перекладину.
— Ты тащи.
— Я тащу.
Телицкий поднял свой край, Свечкин довернул, и лежак действительно прошел из дверей в двери, слегка мазнув корявой ножкой по рейке, исполняющей роль наличника.
— Теперь налево, — сказал Свечкин на крыльце.
Телицкий повернул, но, оказалось, в другое лево, неправильное. Ксения Ивановна была готова лопнуть от его тупости.
— Налево!
Сообразив, Телицкий взял правильную сторону, и они вынесли лежак на солнце, на участок расчищенной земли и поставили рядом с одноногим столиком.
— Вот так, — сказал Свечкин.
Ксения Ивановна умиротворенно легла.
— Солнечные ванны? — ухмыльнулся Телицкий.
— Почему нет? — пожал плечами Свечкин. Он помог старухе расправить и подоткнуть одеяла. — Пошли за следующим?
— И так каждый день? — спросил Телицкий, обстучав ботинки о крыльцо.
— Когда просят.
— Кошмар!
— Ну почему же?
— Вы же не нанимались...
Свечкин посмотрел на журналиста.
— Как вы думаете, почему я это делаю?
— Видимо, потому что вам это поручили, — сказал Телицкий. — Возможно, эти старики — условие вашего освобождения.
— И что бы вы сделали на моем месте?
Телицкий посмотрел на далекий лес, прозрачный, едва обросший листвой.
— Наверное, сбежал бы.
— Жалко мне вас, — сказал Свечкин.
Они зашли в дом.
Обитатели двух следующих лежаков предпочли выбраться на улицу на своих двоих, и вытащить легкие деревянные сооружения ни Свечкину, ни Телицкому не составило труда. Макар Ильич и языкастая Людка, прижимая одеяла к груди, посеменили за ними наружу.
— Юра, — подала голос Ксения Ивановна, — соку бы сюда.
— Сейчас, — кивнул Свечкин.
— А хорошо! — сказала, устраиваясь на лежаке, Людка.
— Когда не бомбят, всегда хорошо, — вздохнул Макар Ильич.
Пациенты на выезде.
Телицкий все больше не понимал Свечкина. Возится, как с маленькими. Камер, что ли, скрытых понатыкано?
Заимевший на журналиста зуб, награжденный родимым пятном Всеволод покидать комнату отказался наотрез. Лысый Михаил Степанович проявил солидарность и настоял, чтобы подтопили печь, холодно.
Их лежаки они сдвинули к стене, чтобы добраться до худой и бледной старухи, все еще сжимающей в кулаке бумажку, отданную водителем Колей. Она почти не шевелилась. Только один приоткрытый глаз и жил.
— Беритесь, Алексей, — сказал Свечкин. — И осторожнее.
— Я понял, — сказал Телицкий.
— Мария Никифоровна, не пугайтесь, — предупредил Свечкин старуху.
— Меня Бог... хранит, — ответила та, поклекотав горлом.
— Я взял.
Телицкий поднял лежак. Пятясь, он медленно прошел в дверной проем. Свечкин чуть завернул в сторону. Руки у Телицкого устало заныли. Он едва не выпустил перекладину.