Знал Егоров обо всем. Знал и молчал. Потому что рухнуло в одночасье все, что казалось таким конкретным, очевидным.
— А вы знаете как людей из соседнего, «эленеровского» поселка украинцы на блок–посту встречают, когда те приезжают на фабрику на смену? — продолжала тем временем Настя. — «Пропустите, смертники едут!» говорят. Нет сил больше здесь сидеть, будем уходить. Дедушка, пойдемте с нами?
— И что вы, на улицу не можете реже выходить? — ворчливо спросил Егоров.
— Так не бабушку же на улицу выпускать, дедушка! А мне тут одна тварь проходу не дает. Слова всякие говорит, одной на улице показаться страшно! Так что уходить нам нужно.
Старик отчетливо понимал: зовут его просто потому, что иначе нельзя. Не по-людски это. Понимал и то, что для них он будет балластом. Поэтому жестко рубанул:
— Нет. Нет, и не зовите! Куда мне, с клюкой-то? Да я сто метров час идти буду. Выбирайтесь уже сами. Я здесь останусь…
Она обняла старика и собралась было выходить.
— А, дедушка, я ж вам забыла сказать: в райцентре Генку вашего видели!
Генкой сына их звали, который еще четыре года назад в Тюмень на заработки уехал. Как война началась, связь с ним прервалась.
— Точно Генка? — не веря, уточнил Егоров.
— Точно! В этой форме ополченской. С «калашом» таким громадным. Все, дедушка, надо мне бежать, а то бабушка там с ума сойдет.
И ушла. Захрустел снег во дворе.
* * *
По мыслям старика, соседи уже к «камню» должны были выйти, когда в той стороне раздалось несколько десятков одиночных выстрелов. Потом все затихло. Ближе к ночи в стороне «камня» рвалось и гремело что-то серьезное. В перерывах слышались автоматные очереди. Потом наступила тишина.
Егоров понял, что никто уже не придет. Печка догорела еще часа три назад, в хате ощутимо похолодало. Он затащил свое тело на кровать. Укутался одеялом, а сверху — двумя тулупами.
И осознал, что остался совсем один.
* * *
«И что — так и будешь валяться?!»
Он вырвался из старческих неясных сновидений, отбросил с лица тулуп, вгляделся в темноту.
Тишина. Только тикали «ходики», что достались ему от отца. Старик «ходики» берег. От того и никогда часы не опаздывали, не останавливались. Когда знакомые хвастались техническими новинками, Егоров про свои «ходики» напоминал.
— Царя пережили, Союз пережили и меня переживут! — добавлял он.
Он отчаянно напрягал слух. Но на улице было тихо. И в доме.
— Кто здесь?! — прошептал он.
«И что — так и будешь валяться?!» — повторила жена.
— О, Господи! Ты ж перепугала меня! — воскликнул старик.
«А как до тебя добудиться? Ты ж скоро с кровати слезать перестанешь…», — веско аргументировала та.
— Ох, да что ты несешь?! Вот, посплю маленько, а там печку растоплю…
«И что дальше? Соседей нет, улица пустая, кто поможет?»
— До весны продержусь!
«Не продержишься! Давай, собирайся! Уходить тебе нужно!»
— Куда?!
«В райцентр пойдешь. Слыхал, что девчонка говорила?»
— Да как я туда сам доберусь? Я ж из села даже не выйду!
«Захочешь — выйдешь!»
Старик окончательно проснулся. Тот факт, что жена вернулась, конечно, хорошо. Но то, ЧТО она говорила…
А с другой стороны, каковы, действительно шансы, что он до весны протянет? И права жена — помощи ждать не от кого. Всем сейчас хреново, в положение каждого не войдешь, самим о себе думать надо…
Он начал натягивать брюки.
«Спортивные сперва надень! На улице мороз — под 15 градусов», — осадила жена.
Старик вздохнул. А потом… улыбнулся: все-таки хорошо, когда она рядом!
«Тулуп не надевай, тяжелый он. Сперва рубашку, потом два свитера, сверху — ватник».
— Да понял я! Просто в темноте сложно наряжаться, — проворчал старик.
«Понял он, гляди ж ты! А документы?!»
Старик залез в сервант, там, в шкатулке лежали все документы.
— А что брать-то? — спросил он.
«Да ты ж все знаешь! Чего спрашиваешь?»
— Советуюсь я!
«Паспорт возьми и пенсионное».
— А пенсионное-то зачем? Мне что — «эленер» пенсию платить станет?
«Станет — не станет, потом узнаешь, а все равно возьми! И еще — в пакете соседском буханка хлеба есть и шмат сала. Сделай себе пару бутербродов».
Все так и было. Он засунул бутерброды во внутренний карман ватника. Напоследок натянул валенки. Потом подошел к ходикам и взвел гири. Взял стоящую в углу, у выхода, клюку, служившую ему верой и правдой третью зиму. Осторожно, стараясь не заскрипеть, открыл входную дверь.
А ведь не так уж и темно, даже очень светло — снег да полнолуние свое дело сделали!
Он вздохнул и тихонько, словно нащупывая ногами дно, побрел к калитке. Приподнял ее, чтобы не разбудить скрипом все улицу.
«Да кого ты разбудишь? Один же на всю улицу!», — снова влезла со своим мнением жена.
— Все равно осторожно надо! — ответил Егоров.
«Так если хочешь осторожно, то не говори вслух!»
— Что, и так можно? — изумился он.
«Нужно! Ладно, давай пойдем потихоньку!»
Он не спеша дошел до поворота на центральную улицу. Луна светила в спину, поэтому даже со своим стариковским зрением старик неплохо ориентировался на местности.
«Возьми левей, по-над домами», — жена явно не спускала с него глаз.
Он приставными шагами добрался до ближайшего забора. Одной рукой держался за штакетник, другой, с помощью клюки, ощупывал дорогу. Дальше была стена дома. Затем опять забор.
Так дошел до первой воронки. Дальше, по дороге их было еще несколько. Возле одной валялся перевернутый набок остов обгоревшего «жигуленка». Егоров слышал, что тут произошло, но упорно гнал от себя это знание.
Затем был ровный участок.
«Здесь очень внимательно!» — предупредила жена.
Он и вовсе перешел на черепаший шаг. С одной стороны, это позволяло экономить силы. С другой — увеличивало время пребывания на улице. Какая судьба ждет одинокого человека, который ночью ходит по селу, было известно. И это знание тоже приходилось отгонять от себя.
«Много думаешь, под ноги смотри лучше!» — подала голос жена.
«Ты, может, и умеешь не думать, я — нет!» — отрезал старик. И продолжил передвигать ноги.
Внезапно левая рука нащупала пустоту — очередной забор резко оборвался. Впрочем, и от стоящего рядом дома практически ничего не сталось, кроме кусков угловых стен. Дальше, насколько хватало взгляда, заборов тоже не было. Пришлось рассчитывать только на палку.
А потом, через десяток шагов, клюка скользнула по обледеневшему камню в сторону дороги, и Егорова по инерции вынесло вслед за ней. Он больно упал на бок, в движении перевернулся на спину, кусок камня сковырнул кожу на щеке, он перевернулся на другой бок и на живот.
В общем, сейчас лежал прямо на дороге.
«Говорила же тебе — осторожно!» — вздохнула жена.
— Да, клюка же!.. — прошипел он.
«Подтяни к себе палку. Тихонько. Прижми палку к себе. Хорошо. Теперь осторожно перевернись на левый бок. На спину. Еще перевернись разок. Теперь можешь встать. Только не спеши! Хорошо, пронесло!»
Егоров поднялся. Ноги ощутимо дрожали. Он нащупал палкой твердый участок, оперся на клюку двумя руками.
«А что пронесло-то?» — спросил.
«Все, теперь иди дальше. Только палкой потише стучи, ладно!»
Он послушно двинулся вперед, но все думал: «А что пронесло-то?»
Через час он был у «камня».
* * *
Когда-то, еще по мирному времени власти села намеревались поставить здесь памятник советским воинам, погибшим в Великую Отечественную при освобождении их населенного пункта. А до тех пор на выбранном месте стоял памятный знак. Или «камень», как говорили сами сельчане.