— Что за цирк? — открыв глаза, Доктор сморщился от яркого света. Голова гудела, в ушах свистело, в животе крутило. Он с трудом дышал, с тонким свистом выпуская воздух изо рта, тяжело прокашлялся.
— Контузило тебя, видать, дружище. Нужны тебе полный покой, госпитализация и медсестрички в коротких халатиках, — парень встал, отряхнул свои широкие шаровары. Крупный, пухлый, похожий на добродушного увальня, он протянул сверху вниз руку. — Ты, мужик, говори громче, не пойму, чего ты там бормочешь.
— Доктор я, — вяло представился военврач, подхватываемый прыщавым парнем.
— А я — Шрек, — ответил здоровяк, растягивая тонкие губы в улыбке. — Я и за медбрата, и за носильщика, и за помощника пулемётчика, и за всех на свете. Мы тут раненых собираем. Сказали, за вами сейчас машина придёт. Отвезёт в город, в больницу.
Доктор стоял на ногах нетвёрдо, словно на палубе прогулочного катера в шторм. Его мутило, руки мелко дрожали. Из носа выступили капельки крови. Под глазами надулись синяки.
— Где Игорь? Быстрый где? — заикаясь, выдавил из себя военврач. Его резко качнуло, ноги стали кисельными.
Шрек подхватил Дока сзади, удержал на ногах.
— Не спеши, тебе говорю, машина сейчас сюда придёт. А кто такие Игорь и Быстрый — я не знаю, — пожал плечами Шрек. — А «укры» сдали объект! Кто сбежал, кто в бункера попрятался, кто лапки к верху задрал и к нам повыходил. Говорят, им, которые по подвалам укрылись, ночью коридор дадут живыми отсюда выйти. Милосердие проявят. А я вот не понимаю — столько у нас раненых сегодня, и погибших много, а мы их, значит, выпустить должны! Бред! Я бы этих «нациков», которые по поводу и без любят «зигу кинуть», вычислил бы, и на тот свет отправил!
— Да и болт им в зад. Пусть живут. Хватит насилья. Пора за стол переговоров. Убивая друг друга, мы не принесём мира, — прошептал Док. Он был безжалостно честен в своих мыслях.
Подошли двое утомлённых молодых парней в зелёных панамах с широкими краями и в пиксельных маскхалатах с трофейными армейскими наколенниками. Автоматы за спиной, на лбу бисеринки пота, губы крепко сжаты. Молча уложив Доктора на носики в положении лежа на боку, они устало поплелись к остановившейся неподалёку «мотолыге». Шрек на прощание помахал рукой. На Доктора наполз туман слабости, он закрыл глаза.
Минут через двадцать военврач окончательно пришёл в себя. Оглядевшись, понял, что лежит на броне ползущего по полю МТ–ЛБ среди десятка раненых и контуженых товарищей. Некоторые из них были без сознания, некоторые бессвязно стонали. Доктору стало стыдно. Он должен оказывать помощь этим людям, а он с какой-то несчастной лёгкой контузией валяется без дела. Так не пойдёт, решил Док, сейчас он соберётся силами, возьмётся за работу, и всё будет хорошо.
Несмотря на давящую головную боль и резь в глазах, Доктор заметил плетущиеся в клубах пыли машины позади «мотолыги». Скорее всего, подумал военврач, Игорь ведёт либо эту «таблетку» УАЗ-452, либо проржавевший КрАЗ-6322 с укрытым тентом кузовом.
Перед выездом на шоссе, когда санитарная колонна из трёх единиц техники остановилась на обочине, чтобы уточнить, куда точно ехать, направо или налево, Доктор узнал в водителе «таблетки» Игоря и радостно закричал, сигнализируя товарищу жестами вялых рук.
Крик его оказался похож на сиплый стон. Однако, сидящие на броне парни в пиксельных маскхалатах всё заметили, сделали правильные выводы и подозвали Игоря к «мотолыге».
Уже через пять минут Доктор обливался потом, примостившись на потёртом откидном сиденье посреди санитарного отсека салона «таблетки» Игоря. На двух носилках вдоль бортов лежали раненые в ноги молодые ополченцы, совсем ещё юноши. На полу напротив Доктора, полулёжа на правом боку, устроился мужик средних лет. Его непропорционально вытянутую голову венчал плотный седой ёжик волос. Широкий нос и квадратная челюсть, мохнатые «брежневские» брови, высокий бугристый лоб, изрытый морщинами тяжёлой юности, толстые губы, массивные мясистые уши. Ладони, каждая размером с пятилитровый тазик. «Бог слепил его из больших кусков плоти», — подумал военврач.
Мужик был разут и раздет, в одних лишь широких синих семейных трусах, которые с лихвой скрывали не только его интимные места, но и обильно волосатые ноги до горбатых лысых колен. Небольшой живот с четырьмя квадратами былого пресса, достаточно мощная грудь и широкие мускулистые плечи также были щедро покрыты растительностью. Наколки криминального характера и армейские татуировки отсутствовали.
Это был враг. Пленный украинский десантник, раненный пулей навылет в левую руку. Кровь ему остановили, руку аккуратно перебинтовали. Игорь предупредил Доктора о пленнике, пересаживая конвоира, сопровождавшего арестованного «укропа», к себе в кабину. Другу место в кабине Игорь не предложил по причине отсутствия пассажирского сиденья. Вместо кресла правая половина кабины была заставлена цинками с патронами для стрелкового оружия и завалена автозапчастями. Конвоир промучился всю дорогу, он то полусидя, то полулёжа колотился о железяки, набив себе немало синяков.
Нельзя расслабляться ни на минуту, понимал военврач, положив правую ладонь на приподнятый из кобуры автоматический пистолет Стечкина. Если что, надо сразу стрелять, иначе в такой тесноте непонятно, кто окажется сильнее, если противник решится действовать, и дело дойдёт до рукопашной.
— Я — Володя, я из Чопа. Русский я-то, национальность раньше в паспорте писали, и в свидетельстве о рождении у меня указано: «русский». В Чопе родился, там и жил, и работал. Строитель, плотник я всю свою жизнь, — заговорил пленник, несмело заглядывая Доктору в глаза. — Мобилизован два месяца назад. На Донбассе три недели. Угодил, вот, в заваруху, не повезло. Пулей руку ещё левую, вот, поранило малость.
— Ты, Володя, хочешь, конечно, чистосердечно признаться, что никого ни разу не убивал, да, — через боль улыбнулся Док. Тело его ныло, но глаза искрились насмешкой. — Давай, смелее, раскаивайся, плачь, проси жизни.
— Не убивал, не убивал, точно, — бодро затараторил Володя, попав на нужную волну. — Я по хозяйству занимался, чинил, плотничал, тыловику нашему головному помогал!
— Ага, давай, заливай мои вёдра своим палёным самогоном, — сверкнув глазами, как молниями, кивнул головой Доктор. Голос его задрожал, закипел, забурлил неистово. — Тыловик он, видишь ли!
— Точно так и есть!
— Сейчас ты мне ещё про родителей своих престарелых наплетёшь, про детей своих малых задушевно рассказывать будешь, про несчастных детушек, да жаловаться на непутёвую жизнь и жену некрасивую, с которой в однокомнатной квартире мучаешься...
— Буду, — горячо перебил врача Володя, — буду! Двое у меня мальцов! Вадик и Санька! Четырнадцать и восемь им! На мамку похожие, чернявые оба, добрые, хозяйственные! И учатся хорошо: троек мало! Хлопцы мои, ой меня они любят, всё «батька», да «батька»!
— А вот мои хлопцы, они здесь, — указал Доктор на раненых ополченцев. — В крови своей валяются! Раненые тобой и твоими подельниками бандеровскими! И в поле там, знаешь, сколько хлопцев лежать осталось? И всё после того, как твои дружки, твои «хорошие ребяты» из пулемётов нас поприветствовали!
— А что нам делать было? Что? Мне что делать было? Что? Я чем виноватый? — Володя перешёл на крик. — Повестку принесли! Или тюрьма или война! Війна або в’язниця, а я в клітку не піду! Я сам не стрелял! Я...
— Но ты выбрал войну! Убивать поехал! Решил, что лучше другого кого-то жизни лишить, чем самому на нары сесть? Хорошо ты устроился, Володя, отлично просто!
— А ты бы что сделал? Ты захотел бы в тюрьму? Ты бы себя как почувствовал, когда приходят и говорят: там на нашем украинском Донбассе бородатая нечисть командует, чеченцы и осетинцы хозяйничают! Нам так говорили, — звонко чеканя слова, кричал Володя, — русская армия пришла, кадыровские псы прискакали! Говорили: они украинцев режут, баб насилуют, заводы вывозят, хлеб жгут!