– Дорис, надо говорить и об этом.
– А что ты лепил насчет технического прогресса? – Дорис Уилер закатила глаза.
Губернатор, сидевший в кресле, без галстука, обмяк, словно на него навалилась усталость.
– Ты пытаешься показать, что ты – государственный деятель, Кэкстон? – выкрикнула Дорис.
– Мама, – вмешался Уолш, – ты же не хочешь, чтобы тебя слышали люди в гостиной?
– Почему нет? – Дорис не понизила голоса. – Пусть слушают! Предвыборная кампания губернатора Кэкстона Уилера завершена! Они могут допить виски, убрать в карманы чековые книжки и разойтись по домам, чтобы потом переметнуться к Симону Аптону или Джо Грейвзу.
Губернатор искоса глянул на Барри Хайнса, словно ища поддержки.
– Грейвз сболтнул чушь...
Барри Хайнс оставил на телевизоре пластмассовый стаканчик, наполовину наполненный «пепси». Дорис смахнула стаканчик на ковер. Губернатор Уилер уставился на коричневое пузырящееся пятно. Затем поднялся, подошел к зеркалу, начал завязывать галстук.
Барри Хайнс уже стоял у двери в гостиную.
– Кэкстон, – Дорис обращалась к спине мужа, – американцы не доверяют техническому прогрессу. Они не понимают технического прогресса. Технический прогресс отнимает у них работу.
– Перестань, – устало отмахнулся губернатор. – Американцы влюблены в технику. Они обожают компьютерные игры, механические игрушки, кабельное телевидение. Они даже устанавливают всякие хитрые приспособления на свои тракторы и грузовики...
– А в глубине души они полагают, – настаивала Дорис, – что все технические достижения – происки дьявола.
– О, Дорис.
– И надо быть круглым дураком, чтобы заявить, что технический прогресс заменит религию!
– Я ничего такого не говорил.
– Что технический прогресс заменит демократию!
Повернувшись от зеркала, губернатор застегивал рукава. По его щекам ходили желваки.
– Это наша вина, – попытался погасить пожар Уолш. – Мы переоценили значение гибели Вика Роббинса. До первичных выборов всего два дня, а нам очень хотелось попасть в вечерние выпуски новостей.
– Твои оправдания ни к чему, сын, – раздраженно осадил его губернатор. – Я сказал то, что считал нужным, и не намерен забирать назад ни единого слова.
– Что ж, эти слова дорого тебе обойдутся, – холодно процедила Дорис.
– А так ли я навредил себе? – губернатор повернулся к Флетчу. – Как отреагировала пресса?
– Думаю, они еще не переварили всего того, что вы вывалили на них. А большинство просто обрадовались, услышав что-то новое.
– Естественно, – повела плечами Дорис. – Еще с большей радостью они опубликовали бы предсмертную записку Кэкстона.
– Кроме того... – Флетч замялся. – Эндрю Эсти уехал в аэропорт. Назвал вас безбожником.
– Кэкстон! – воскликнула Дорис. – Ты знаешь, каков тираж «Дейли госпел»? Ты представляешь, что означает для нас потеря его читателей?
– О, Эсти! – хмыкнул губернатор. – Иисус Христос не одобрил бы его поступка. Иисус Христос омыл ноги проститутке.
Лицо Дорис Уилер порозовело.
– Как ты мог сказать все эти глупости, не посоветовавшись со мной? Как ты мог повторить их в Спайрсвилле?
– Люди ждут, – напомнил губернатор.
– Поверьте мне, – Дорис Уилер оттолкнула Барри Хайнса и открыла дверь в гостиную, сегодня с самоуничтожением и глупостью покончено. Если вы все не можете убедить его не выставлять напоказ свою дурь, то мне это по силам, будьте уверены.
Выходя из спальни, она оставила дверь открытой.
Губернатор тут же закрыл ее.
– Господа, – он обвел взглядом Барри, Уолша и Флетча, – общаясь с нашими гостями, как бы невзначай упомяните в разговоре о громкости телевизора. Что сейчас показывают, Барри?
Хайнс задумался.
– Симфонический концерт, ретроспектива фильмов Арчи Банкера и «Маппетс-шоу».
– Отлично. Мы смотрели фильм с Арчи Банкером, пока я одевался, и перестарались с громкостью.
В гостиной прием продолжался. Флетч беседовал с издателем и автором передовиц «Фармингдейл ньюс». Они хотели знать наверняка, что губернатор верит в абсолютную свободу прессы и, судя по всему, могли кое-что рассказать о некоем федеральном судье. Флетч заверил их, что для губернатора свобода прессы – абсолютный закон, и он не собирается назначать федеральных судей, не познакомившись с мнением местных жителей.
Выражение легкой тревоги, появившееся на лицах при появлении губернатора, исчезало по мере того, как осушались все новые бокалы. Не повредило и упоминание фильма Арчи Банкера.
Дорис Уилер кружила по комнате, не останавливаясь ни на секунду, переводя взгляд с одного лица на другое, стараясь не пропустить ни единого слова. Губернатор же стоял, засунув руки в карманы, обменивался любезностями с окружавшими его людьми, шутил сам, смеялся над шутками других.
Уолш, около бара, что-то горячо обсуждал с пятью или шестью мужчинами лет двадцати пяти.
А потом, совершенно неожиданно, губернатор возник рядом с Флетчем и, взяв его за локоть, отвел на пару шагов.
– Флетч, найди доктора Тома. Пусть поднимется сюда. Но только без черного чемоданчика. Он знает, что мне нужно.
Рука, державшая локоть Флетча, чуть подрагивала.
– Да, сэр, – ответил Флетч.
ГЛАВА 18
– Приветствую вас. Мисс Эрбатнот?
– Да?
– Рад, что поймал вас.
– В чем?
– В душе?
– Только что вышла из ванной.
– Пели любимую песенку про мытье ножек?
– О, вы знаете и об этом.
– Бывало, слышал ваш голосок через стену в Виргинии. Утром – громче, вечером – тише.
– По утрам я принимаю холодный душ.
– Я как раз собирался заказать в номер сэндвич и бутылку молока. Но могу заказать и два сэндвича.
– Конечно, можете, Флетч. Если хотите съесть оба.
– Мне хватит и одного.
– Тогда и заказывайте один.
– Вы, похоже, меня не понимаете.
– Я стараюсь не казаться такой бесцеремонной, как некоторые.
– Видите ли, я могу заказать один сэндвич для себя. А второй – для друга. Который мог бы разделить со мной трапезу.
– Логично. У вас есть друг?
– Я подумал, может им станете вы, учитывая, что вы приняли душ и все такое.
– Нет. Не стану.
– С чего такая уверенность?
– Я уверена.
– Мы могли бы съесть сэндвичи, посидеть рядышком, может, спели бы колыбельную.
– Нет. Не могли.
– Но, Фредди...
– Послушайте, Флетч, вы не обидитесь, если я положу трубку? Я жду звонка из Чикаго. А потом мне самой надо позвонить в Вашингтон.
– Ладно, – вздохнул Флетч, – перезвоню вам позже, когда вы передумаете.
Флетч позвонил в бюро обслуживания, заказал два сэндвича и кварту молока. Затем он снял ботинки, рубашку, улегся на кровать.
Его номер ничем не отличался от того, в котором он провел прошлую ночь. Комната того же размера, те же немаркие обои, зеркало на том же месте, в ванной то же число полотенец. Картина, правда, висела другая. Вместо летящей под парусами шхуны ему предлагали любоваться горной вершиной, освещенной лучами восходящего солнца. Но Флетч не успел порассуждать о любви Америки к стандартизации, о неизменности номеров мотелей, самих мотелей, аэропортов, городов, телевизионных выпусков новостей, даже кандидатов в президенты: зазвонил телефон.
– Я знал, что вы передумаете, – сказал он в трубку. – И уже заказал вам сэндвич.
– Как мило с вашей стороны, – ответил ему мужской голос. – Вы можете послать его в Айову?
– Почему бы и нет. Но кому?
– Мне. Рондоллу Джеймсу.
Флетч сел.
– Ай-эм Флетчер, мистер Джеймс.
– Пожалуйста, называйте меня Джеймс. Мои родители наградили меня именем, которое никто не может произнести правильно. Рондолл, сами видите. Как будто не могли найти чего-нибудь попроще. Так что я уже давно сдал его на хранение в отдел регистрации, где записывают вновь родившихся и умерших.