На камень влез молодой парень.
Над агорой разнесся задорный голос:
— Ого! — удивленно воскликнул Паниасид. — Так это же про поход Ксеркса на Элладу.
Чтец продолжал:
Веселье не утихало.
Вот гоплит, зажав шлем под мышкой, старательно, но дурным голосом грянул героическую песню из "Илиады". Чего стесняться — ведь сам Ахилл в поэме поет. А храбрый сын богини Фетиды уж точно может служить примером для подражания любому солдату.
Затем ремесленник в измазанном глиной фартуке затянул песню гончаров в честь Афины Эрганы. Публика с воодушевлением ее подхватила, намеренно громко артикулируя шутливое проклятье: "Кто ж над горнилом склонится — да оному пламя вкруг лика вспыхнет! Свержение грозное всем да пребудет наукой!"[50]
Звучали лирические стихи Фокилида, Солона, Феогнида…
Паниасид заметил, что аэд, читавший про поход Ксеркса, направился сквозь толпу к выходу с агоры.
Тогда он его окликнул:
— Эй, друг! Иди к нам.
Аэд подошел — худощавый, неуклюжий, с мягкой юношеской бородой.
— Как тебя зовут? — спросил Паниасид.
— Херил.
— Ты откуда?
— С Самоса.
— Как сюда попал?
— Приплыл на агон.
Сжатые ответы саммеота выдавали его смущение, что было совсем не похоже на только что закончившего блестящее выступление чтеца. Он то и дело бросал любопытные взгляды на Агесию — островитянка ему явно нравилась.
— Что ты читал? — спросил Паниасид. — Я знаю много поэм, но ни в одной из них не говорится о войне варвара с Афинами.
— Собственное творчество, — смущенно ответил саммеот. — Еще даже название не придумал. Ну, может быть, так поэму и назову: "Персидская война"…
— Как ты смог так точно описать народы, которые шли с армией Ксеркса на Элладу? — не унимался Паниасид. — Ведь ты в то время был еще мальчишкой.
— Отец служил кормчим на корабле Филака, сына Гистиея, который захватил один из кораблей Фемистокла во время битвы при Сал амине. Он мне про войну и рассказывал.
Паниасид взял его за локоть.
— Пойдем-ка со мной, нам надо выпить…
Саммеот с галикарнасцем отправились в ближайший кабак, чтобы отметить знакомство. Геродот и женщины вернулись домой. Вскоре агора опустела.
Паниасид появился поздно вечером — нетрезвый и возбужденный. Раздевшись, рухнул на кровать. В кабаке он откровенно говорил с Херилом о войне, то ругался, то вытирал слезы. Перед глазами вставали тени прошлого. Даже вино не помогло снять нервное напряжение, поэтому сон не шел.
"Солимские горы от нас совсем недалеко — на востоке Ликии, — думал Паниасид, заложив руки за голову. — Армия Ксеркса должна была пройти мимо них по дороге из Криталл в Карию".
Мысленно бывший такабар снова вернулся к событиям двенадцатилетней давности, в пору своей боевой молодости. Вспоминал друзей, походную жизнь, сражение на Несте. Ему слышался яростный шум стычек, мелькали обрывки бесед, лица…
Внезапно Паниасид сел. Кулаки сжались сами собой.
"Нест! Горбоносый! Менон!"
Бок резануло болью, словно под ребра только что вонзилась смертоносная сталь. Он лихорадочно огляделся, со страхом ожидая, что увидит трупы Эвхида и Эвнома — и не увидел никого. Только тогда отпустило.
Остаток ночи Паниасид провел в перистиле.
Сомнений не было: пикет у костра вырезали именно Менон и его гоплиты. Неважно, кто и на чьей стороне тогда сражался. Заколоть исподтишка — это подлость, которую нельзя оставить безнаказанной.
Иола не трогала мужа, понимая, что разговоры о войне бесследно не проходят. Просто молча поставила перед ним кувшин со свежей водой, после чего вернулась в гинекей.
Утром хмурый, невыспавшийся Паниасид застал жену на кухне.
Иола держала обеими руками сито, в то время как Агесия ссыпала в него муку из амфоры. Поднимаясь белым облачком, мучная пыль оседала на одежде и лицах женщин.
Это не помешало ему обнять Иолу сзади.
— Уйди, не мешай. — Жена вяло сопротивлялась.
Тогда Паниасид сжал ее еще крепче.
— Сходи за водой, — попросила Иола Агесию.
49
Здесь и далее: Херил "Персидская война" / "Эллинские поэты VIII— Ш вв. до н. э.", под ред. М.Л. Гаспарова.