Внезапно остановился, снял корзину и поставил в траву.
Повернулся к сестре:
— Отпустить?
Она быстро закивала.
Тогда Кимон вытащил русака за уши. Придерживая за белое брюшко, опустил на землю. Заяц на мгновение замер, принюхиваясь, уши нервно дернулись, и он вдруг стремглав помчался назад к лесу.
Эльпиника захлопала в ладоши.
— Последний раз, — буркнул Кимон, не то давая себе обещание на будущее, не то оправдывая свой поступок.
Они пошли обратно. Брат придерживал у бедра пустую корзину, а сестра держала его под руку, радостно заглядывая в лицо.
Но вдруг зацепилась носком карбатины за кочку. Оба упали. Они смеялись, барахтаясь в разнотравье, потом поднялись и двинулись по направлению к засеке. До крепости оставалось всего ничего.
493 г до н. э.
Херсонес Фракийский
Над Козьей рекой повисла молочная взвесь, сквозь которую пробивался силуэт сумрачного леса на другом берегу. В темной воде тонуло мерцание звезд.
На быстрине плеснула рыбина, потом еще раз, но уже подальше. Бобер с фырканьем пересек омут. Ночной хищник темной шуршащей тенью пронесся вдоль прибрежного шибляка.
Что-то робко вздохнуло — не то рогоз послушно прогнулся под дыханием реки, не то птица взмахами крыльев разбередила сонную тишину над плесом.
В темноте неровно качалось пламя костра. Искры светлячками метались над песком. От котелка, стоящего на трех закопченных камнях в стороне от углей, вкусно тянуло запахом ухи.
Согнувшийся у костра человек дремал. Время от времени, очнувшись, он вслушивался в ночь. Потом снова ронял голову на грудь, но рука не отпускала древко лежащего на коленях копья.
Стреноженные кони в своей ленивой неподвижности казались застывшими возле кромки воды кустами и выдавали свое присутствие лишь редким приглушенным всхрапыванием да взмахами хвоста.
Кимон не спал. Лежа на травяном мате, он нежно перебирал волосы Эльпиники. Сестра еле слышно дышала, обнимая его за шею и закинув голую ногу ему на бедро.
Эльпиника стала его любовницей как-то неизбежно и легко. Детская привязанность друг к другу крепла вместе с пробуждением недетских чувств в их наливающихся силой молодости телах.
Пока, наконец, не вызрела в музыку легких касаний, от которых бросает в жар, упоение запахами и жажду видеть, слышать любимого, знать, что он рядом.
Об их связи пока не догадывался никто, кроме верного раба Дадаса из племени апсинтов, который всегда был возле Кимова. Да что там догадывался — он точно знал. И ютов был покрывать хозяина даже под страхом смерти за попустительство.
До постройки стены апсинты прочно закрепились на левом берегу Козьей реки, пока Мильтиад не отбросил их в предгорья Гема[5] безжалостными конными рейдами.
Дадас попал в плен. Кимон спас его от позорного распятия на дереве, упросив отца отдать пленника ему. Он и сам не знал, зачем сделал это. Наверное, просто понравилось выражение мужественного отчаяния в глазах апсинта. За свое спасение Дадас платил верностью и мудрым, хотя и рискованным молчанием. А еще учил хозяина драться пастушьим посохом.
Свежий лапник дышал хвоей. Сквозь лаз шалаша виднелся кусочек черно-фиолетового неба с едва заметными, неуловимыми в своей далекой незначительности звездами.
Афинянин думал об опасности, которая угрожала семье. Но когда сестра была рядом, тревожные мысли теряли свою остроту и безысходность. Она всегда все видела в хорошем свете.
Вот и сейчас, после заката, наполненного обжигающими ласками, он неохотно вернулся к тому, что его беспокоило. Кажется, отец совершил ошибку. Он поддержал восстание милетского тирана Аристагора против персов, послав к берегам Ионии конвой с оружием и провиантом.
Финикийские торговцы, обиженные тем, что восставшие отняли у них привилегии, донесли на Мильтиада сатрапу Сард Артаферну — племяннику Ксеркса. Чаша весов склонялась то на сторону восставших эллинов Малой Азии, то на сторону персов.
Вскоре непокорные полисы Ионии и Пропонтиды заполыхали. Лимны формально сохраняли верность шахиншаху Дарию. Но Мильтиад понимал: Артаферн рано или поздно за ним придет.
Кимон почувствовал, что сестра проснулась. Она еще плотнее прижалась к нему бедром, а потом коснулась сухими со сна губами его уха и прошептала:
— Почему не спишь? О чем думаешь?
— Апсинтов давно не слышно. Раньше пытались нападать на обозы, а сейчас к стене вообще не приближаются.
— Так разве это плохо?
— Как сказать, — протянул Кимон. — Бандит всегда бандит, но если он затаился, жди беды — раз не разменивается на мелочи, значит, готовится драться по-крупному.