Помолчав, Эльпиника лениво пробормотала:
— Апсинты гарнизону не помеха. У отца достаточно конницы, чтобы отбить любое нападение. Долонки тоже не будут сидеть сложа руки, вся равнина от Гераклеи до Элей — это их земля.
Кимон глубоко вздохнул, не тяжело, а скорее с облегчением, словно смахивая с себя бремя преждевременной заботы. Тут не поспоришь, какая все-таки сестра умница. Но отчего на душе не становится легче?
Эльпиника закусила губу.
Поколебавшись, все-таки рассказала:
— Мать про нас знает.
Кимон покосился на сестру, во взгляде отчетливо проскользнуло беспокойство. Хегесипила всегда держалась от детей на расстоянии, но в отсутствии проницательности ее упрекнуть было нельзя.
Сначала ими занималась кормилица, потом, когда Кимону исполнилось семь лет, его отдали на попечение домашнего учителя, которого Мильтиад выкупил из городской палестры и поселил в своем загородном имении. Вместе с ним грамоте, рисованию и музыке обучался старший сводный брат Метиох.
Эльпиника большую часть времени проводила в гинекее. Но часто сбегала оттуда, чтобы увидеться с Кимоном. Взявшись за руки, они уносились в васильковые луга, прятались среди скирд или лежали невидимые и счастливые под прикрытием иссиня-черной тени огромного дуба, пока слуги их не находили.
Отец удивлялся такой взаимной преданности брата и сестры, а мать только печально улыбалась. Она словно догадывалась о той непростой судьбе, которая ждала сына…
Кимон решил подождать, пусть сестра договорит.
Лишь неопределенно хмыкнул:
— Да?
— Она на меня так посмотрела, когда я сказала, что мы едем на Козью реку.
— Как?
— Странно. Будто жалела или хотела что-то ответить, но промолчала.
Кимон посерьезнел. Этот разговор не стоит обращать в шутку.
Он нежно сдвинул прядь волос со лба Эльпиники:
— Из тебя выйдет отличная жена.
Сестра ничего не ответила, только потерлась щекой о его грудь.
— Правда, — не унимался Кимон, уязвленный ее равнодушием. — Наш дед Олор — басилевс сатров. Ты же знаешь, что у фракийцев браки между детьми вполне обычное дело Так что нам мешает? Тебе пятнадцать — пора бы уже определиться. — Он подпустил в голос приторной строгости: — Или хочешь в девках остаться?
Сестра мстительно ткнула его кулачком в бок.
Потом резонно заметила.
— Это у фракийцев. А мы с тобой по отцу — эллины. И будущее свое ты, кажется, связываешь не с Лимнами, а с Афинами. Про законы Солона помнишь?
Он нахмурился: сестра формально права, но могла бы отозваться на его чувства.
Он с упреком посмотрел на нее:
— Ты меня вообще любишь?
Вместо ответа Эльпиника чуть приподнялась на локте и надолго накрыла его рот своим. На миг оторвавшись от влажных губ, прошептала:
— Дурачок…
Ночь окутала берег непроглядной теменью. Но пойма дышала скрытой, хотя и ни на минуту не прекращающейся жизнью. Сбегавший к самой воде лес был полон звуков.
Тонкие березовые ветки тихо шелестели на ветру листвой, шуршал еж, олень тяжело продирался сквозь ельник, над поляной суетливо били крыльями летучие мыши, неясыть с хлопаньем накрыла в траве неосторожную полевку.
Туман наползал от реки густым молочным покрывалом, отчего контуры пней, коряг, мохнатых кочек, белых стволов берез, разлапистых елей размывались и бледнели.
Даже пламя костра, в начале ночи рваное на ветру, трескучее и обжигающее, растеряв оранжевый жар, потемнело до багрянца, а затем тусклой красной медью расплылось над углями.
Эльпиника нежно, но требовательно потерлась о Кимона горячим животом. Он шумно вздохнул и навалился на сестру.
С реки пахнуло ночной свежестью. Затухающий костер встрепенулся, снова заметался в жадной ненасытности, пожирая всполохами остатки хвороста. Туман втянул в себя взмах пепельного крыла без остатка.
А в шалаше тоже разгорался пожар — необузданного влечения, терпкой страсти, дикого звериного счастья, рожденного запретной близостью брата и сестры…
Кимон резко проснулся от толчка в плечо. Над ним бледнело лицо Дадаса, едва подсвеченное луной сквозь лаз шалаша.
Голос раба звучал обеспокоенно:
— Хозяин, вставай, на реке что-то не так.
Стараясь не потревожить спящую Эльпинику, Кимон поднялся и выскользнул наружу. Он напряженно всматривался в лес на той стороне, вслушивался в его глухой предрассветный шепот.
Напоенный ароматами ночи воздух загустел, обнимая шею холодящим мглистым обручем. Небо над верхушками деревьев едва подсветилось восходом, который только начал выкатываться из-за бездонного окоема.