Потом оба вернулись в дом.
Галикарнасцы спали тревожно, ожидая новой атаки.
Да Паниасид и не спал почти — просидел всю ночь спиной к стене андрона, держа махайру на коленях. Геродот долго ворочался на клинэ, но к рассвету затих.
Утром Паниасид заявил:
— Так дело не пойдет. Мы не знаем, сколько их, где они и когда вернутся. А вернутся точно: не дом обчистить, так хотя бы тело подельника забрать.
— Куда пойдем?
— Обратно в лагерь. К полудню доберемся.
Старика похоронили за выгульным двором. Геродот сунул в котомку оставшиеся от обеда лепешки и сыр. Паниасид оседлал кобылу. Подсадил племянника, потом вскочил сам.
Ехали шагом. Так и лошадь не устанет, и слышно, что происходит вокруг. Пихтовый лес недовольно шумел, словно пугая чужаков. В ущельях гулял ветер. Паниасид сжимал копье, готовый дать отпор хоть лесному духу, хоть грабителю с большой дороги.
Когда между холмами засинело море, из чащи вынырнул афинский дозор.
Эпибаты привели беглецов в шатер стратега. Кимон сидел на походном дифросе, вглядываясь в расстеленную на земле шкуру с рисунком местности.
Он смерил галикарнасцев удивленным взглядом:
— Я же вас в усадьбу Эвриптолема отвез.
— На нас напали, — сказал Паниасид. — Зарезали сторожа. Мы еле отбились.
— Кто?
Паниасид пожал плечами:
— Думаю, что обычные воры. Трое. Одного я убил. Дальше там оставаться было опасно.
Кимон огладил бороду пятерней. Подумав, отправил Геродота к санитарам в обоз, а Паниасиду приказал ждать возле шатра — будет вестовым.
Лагерь бурлил: эпибаты готовились к бою. Одни проверяли крепление рукояток на внутренней стороне щита, другие чинили ремешки сандалий, третьи точили лезвие махайры, ножа или наконечник копья.
Паниасид обратил внимание, что у многих гоплитов к щиту крепится кожаная привесь, как это принято у персов.
"Ветераны, — с уважением подумал он. — Такой опыт приобретается только ценой крови".
Геродот спустился в лощину, где санитары готовились к приему раненых. Два раба, сидя на корточках в повозке, перебирали арибаллы с мазями и пуки перевязочной ветоши. Еще двое наполняли водой большой пифос. На огне закипал медный котел.
Галикарнасца тут же отправили к реке за вязовой корой для обеззараживающего отвара. Так он и бегал до заката: то нарвет кизиловых листьев, то принесет охапку василистника, то надергает стеблей девясила.
Отдыхал, наблюдая за работой санитаров в повозке.
Один из них протянул ему пиксиду, наполненную темно-коричневыми шариками:
— Давать надо только тем, кто кричит от боли.
— Это что? — спросил Геродот.
— Меконин. Загустевший маковый сок. Просто чтобы ты знал, где лежит.
— А если не поможет?
— Тогда вот это. — Раб протянул бронзовую статуэтку женщины со змеей. — Гигиея. Больше у нас ничего нет.
Когда ветер задувал с суши, из-за леса доносилось пение — армия Фаланта воодушевлялась перед боем. Разведка донесла, что повстанцев около восьми тысяч. Кимон принял решение вооружить гребцов и матросов, иначе перевеса не добиться.
Мантис долго не отходил от походного алтаря. Измазанными кровью руками тщательно потрошил утку. Когда солнце опустилось в такую же красную марь над горизонтом, стратег потребовал отчета.
— Прилетела справа — это хороший знак, — важно заявил жрец. — Убили с первого выстрела — тоже хороший. Печень здоровая, суставы не опухли, в желудке нет щепок и камней — очень хорошо.
— Вывод? — спросил Кимон.
— Знамения благоприятные, — довольным тоном заключил жрец…
На рассвете островитяне пошли в атаку.
Сначала из леса полетели стрелы. Фаланга Кимона прикрылась щитами. Потом среди деревьев показались бегущие повстанцы. С воем, размахивая топорами и дубинами, они мчались на афинян.
Первыми врага встретили пельтасты. Одни раскручивали над головой пращу, другие метали дротики. Исчерпав запас снарядов, воины бросались в бой с ножом.
Эпибаты в волнении наблюдали за боем, ожидая команды опустить копья. Наконец запели авлосы. Фаланга медленно двинулась вперед — навстречу врагу.
Повстанцы накатывали волнами. Пельтасты уже не могли сдержать напор врага. Тогда они разделились, чтобы защитить фланги. Конницу Фалант не мог себе позволить, но для удара сбоку солдат у него хватало.
Ощетинившись металлом, фаланга давила толпу островитян. Если эпибат в первой шеренге падал, его место тут же занимал резервист из последних рядов.
В лесу держать строй стало труднее из-за бурелома. Этим воспользовались повстанцы — они врывались в брешь между щитами, разбивая фалангу на отдельные отряды.