Приходит на память центральный эпизод из поэтичной повести-легенды Ч. Айтматова «Пегий пес, бегущий краем моря»: охотники-нивхи, убедившись, что пресная вода кончается, уходят из жизни, чтобы спасти остающегося в лодке мальчика. В их решении есть трагическая ясность. В этом выборе, освещенном высокой целью, — упорное и яростное торжество всего живого...
Едигею очень часто хотелось бы ясности, потому что некуда деваться от сумятицы мыслей и чувств и надо снова выходить на свой разъезд, и решать бесконечные проблемы людских взаимоотношений, и пытаться ответить на вопросы, иногда очень жестокие, заданные временем, и сохранять при этом твердость духа — иначе просто не выдержать.
Изображая такое движение человека сквозь годы и обстоятельства, художник, мне кажется, ставит перед собой более сложную задачу, чем при воспроизведении или домысливании поэтичного народного предания о самоотверженных охотниках...
«Трудолюбивой душой», по словам самого автора, наделен его герой. Все, о чем вспоминает Едигей, не остыло, не покрылось пеплом в его памяти. Все принадлежит ему — радость и печаль, свои собственные и тех, с кем он был связан. «Мыслить всегда тяжко»,— говорил Абуталип, друг Едигея, пострадавший после войны из-за злого навета. От трудной, а иногда и мучительной работы мысли герой романа не отказывался никогда.
Разъезд Боранлы-Буранный так далек и затерян, что до него, кажется, и добраться невозможно постороннему. Но даже на дальнем степном разъезде не спрячешься ни от времени, ни от житейских бурь, ни от себя самого, вправе подумать Едигей.
Разъезд — звено на линии связи между городами и поселками. Сам же Едигей, прозванный Буранным, ощущает себя звеном в причудливых соединениях прошлого и настоящего, в межчеловеческих связях.
«Конечно, есть общая истина для всех, но есть еще у каждого свое понимание»,— утверждал Абуталип Куттыбаев, делая записи для своих детей-несмышленышей о войне, о том, что довелось ему узнать и познать. Только много лет спустя, когда уже ушли в прошлое тяжелые переживания, связанные с арестом Абуталипа, когда и реабилитация Куттыбаева тоже стала прошлым, сумел Едигей по-настоящему оценить прозорливость своего друга: ничто доброе не передается без усилий, само собой — ни от родителей к детям, ни от человека к человеку вообще.
Многое наследует Едигей из нравственности близких ему людей, их отношения к жизни. Это происходит словно бы само собой: для Едигея с его устойчивой моралью честного работника, как правило, очевидно, что хорошо, а что дурно, а благодаря своей трудолюбивой душе он жадно внимателен к опыту других. Он учился у Абуталипа, постоянно опирался на совет и поддержку, на житейскую мудрость и добросердечие Казангапа, ему важно убедиться, что и открытое им, устоявшееся в его разуме как истина может сослужить свою пользу. Ему хочется, чтобы и сын Казангапа и другие участники путешествия на родовое кладбище смогли, достойно выполнив волю покойного, по-особому почувствовать и увидеть землю предков — свою землю и землю своих потомков.
Снова путь Едигея по степи приобретает символический смысл. Нашему герою очень важно почувствовать, что и за ним идет кто-то, как он шел за Абуталипом и Казангапом,— это ведь исконный человеческий Путь.
Не скажешь, что эстафету поколений с радостью берут из Едигеевых рук. Ему трудно без огорчения вспомнить симпатичных современных ребят, которые, приезжая на разъезд, не могут понять, как здесь выдерживают люди, почему они так мало заботятся о нормировании своего труда. Что же касается Казангаповых детей, то они источник постоянных волнений Едигея, он часто с тревогой спрашивает себя, что помешало наследникам этого труженика и мудреца состояться в качестве людей.
Вот проблема: дети Казангапа сознательно выбрали свою стезю, воспользовались возможностью получить образование, им досталось куда меньше испытаний и боли, чем отцу, но их жизненные устои никак не назовешь твердыми.
В Сабитжане Едигея раздражает даже не никчемность его, не попытка казаться большим человеком при более чем скромной должности. Сабитжану решительно не свойственна трудная работа мысли. Услышанное и увиденное оседает в его сознании только затем, чтобы было чем поразить окружающих, особенно если они оторваны от новейших веяний. Для него ничего не стоит ниспровергнуть богов с древнего Олимпа: «Их и не было, этих богов. Это все мифы. Сказки. А наши боги — они живут рядом с нами, вот здесь, на космодроме, на нашей сарыозекской земле, чем мы и гордимся перед лицом всего мира». Слова, взятые напрокат. Есть в них и чудовищная — от заимствованности же — путаница грешного с праведным: «Вот ты, Едике, удивляешься, как они управляют по радио космическими кораблями. Это уже чепуха, пройденный этап! То аппаратура, машины действуют по программе. А наступит время, когда с помощью радио будут управлять людьми... всеми поголовно, от мала до велика» — вещает этот напыщенный недоучка.