И вот с этой точки зрения история Сурова и Белого, как бы ни была она серьезна, как бы ни было важно показать губительную для личности власть компромиссов, оказывается всего лишь частностью по отношению к смысловой структуре произведения. Новелла (или маленькая повесть?) нравственного выбора с ее законченностью, традиционной ясностью конфликтов и четкостью их решения оказалась включенной в многоступенчатую систему авторских размышлений о действительности. Многое в ней, особенно в мотивировках человеческих поступков, сжато до коротких тезисов — видимо, писатель уверен в нашей, читательской осведомленности о трактовке затронутых проблем в литературе двух предшествующих десятилетий.
Правда, еще одна новелла, еще один сюжет «Карателей» напоминает о выборе, вернее, об иллюзии выбора: Р. А. Муравьев, Слава Муравьев, бывший советский офицер, ныне русский «дублер» командира эсэсовского спецбатальона, стремится вести себя независимо и достойно, весьма своеобразно интерпретируя отцовскую заповедь «человек в любых условиях человеком может остаться». Он и подчиненных своих «драит», чтобы немцы уважали в «добровольцах» умелых солдат. Он тоже любит утешать себя разными мыслями, и здесь не только привычный набор (не хуже других на его месте; делать только то, что заставляют; сберечь жизнь для будущих деяний), но и кое-что помасштабнее — рассуждения о том, например, что русские князья, подчинившись монголам и служа у них, «народ сберегли». В книге содержится примечательное наблюдение: воображающий себя «воином в стане врага», Муравьев подсознательно тянется к чужой воле, может, и способной подчинить его, но зато умеющей за многое, за самого Славу ответить...
Попробуем и эту кристально ясную новеллу увидеть в контексте затронутой в заметках темы. Да, многое приобретает совсем иное и неожиданное звучание.
Пусть мучается Белый, изворачивается Суров, думает о «своей» линии поведения Муравьев. Это для себя они люди, даже личности с запросами. А для Оскара Дирлевангера, штурмбанфюрера СС, командира спецбатальона и вдохновенного руководителя «акции» в деревне Борки, все эти не-немцы — рабы, песок, пыль на дороге истории.
Дирлевангер проводит поголовное истребление местных жителей. Ему действительно все равно, партизаны они, полицейские или просто старики и дети. Отрабатывается «модель» грядущего очищения земли от всего, недостаточно полноценного с точки зрения идеологов третьего райха.
По мысли штурмбанфюрера, жители Борков должны воспринимать налет карателей как «огонь с неба». Рабам не положено знать ни причин, ни мотивов господских действий. Действительно, идеология....
«Радость ножа, или Жизнеописания гипербореев» — гласит подзаголовок книги. Это «срез» сознания тех, кто возомнил себя сверхлюдьми, предназначенными для особой миссии на земле. Цитата из Фридриха Ницше в начале книги («Нет ничего более нездорового среди нашей нездоровой современности, как христианское сострадание. Здесь быть врачом, здесь быть неумолимым, здесь действовать ножом — это надлежит нам, это наш род любви к человеку, с которым живем мы — философы, мы — гипербореи...») — заявка на истолкование фашизма прежде всего как идеологического явления. Видения и мысли главного «гиперборея», ощущающего в своем бетонном бункере магическую связь с силами Космоса, нет, это не обычный бред параноика, это обоснование того, что случилось в тысячах Борков, это вдохновенное напутствие для нации, брошенной на завоевание жизненного пространства, брошенной осуществлять свое «предназначение».
Ее даже избавили от тяжкого бремени выбора — за нее и выбрали, ей и указали путь, вот только пройти по нему она должна была сама, познав в конце концов ужас справедливой расплаты, но все потом, все после 43 года, все в будущем.
Сколь коварна и соблазнительна для одурманенной массы жизненная философия, согласно которой все проблемы можно решить «сразу» и на века, без труда, борьбы и страданий! Достаточно двинуться в предначертанном высшими силами направлении...
Делались попытки объяснить фашизм патологией разума, чувств, даже биологических инстинктов. Успеха они не принесли — слишком узкие и поверхностные критерии для объяснения такого явления.
Глядя на Муравьева, Дирлевангер почти с юмором думает: «Прочесть бы его мозги: как изворачивается, как обещает себе и целому миру, что все поправит другими делами — еще верит, что будут какие-то другие». Дирлевангеровская реплика «про себя» — своеобразный ответ на действительные жизненные притязания Славы, ответ, демонстрирующий проницательность эсэсовца и напоминающий, что он фигура сильная, персонаж с характером. Многие более или менее существенные мысли «добровольцев» сопровождаются «ответами» в рассуждениях и Дирлевангера, и самого фюрера. Перед нами жестокая и проницательная идеологическая машина, машина подавления, вполне способная «просчитать» варианты поведения и даже мироощущения своих жертв и живых объектов. Весь смысл ее функционирования: всегда, во всем идея выше человека.