Рок, преследовавший Макабели, оказался побежденным только тогда, когда потомки Кайхосро нашли в себе силы сломать панцирь себялюбия и ужаса перед жизнью, увидели зависимость своей судьбы от судеб других людей, исторических судеб своего народа.
Помните, в доме Макабели часто звучали слова о бессмысленности добра, обыкновенной доброты, об их расслабляющем влиянии на человека. Когда же в романе говорится: «Неужели же доброту нужно расходовать так же бережно, как хлеб, воду и соль, и излишек ее так же вреден, как неумеренное потребление хлеба, воды, огня или соли?» — эти размышления воспринимаешь не только как знак духовного прозрения настрадавшегося человека, но и как знак, символ бесконечной способности человека вообще к нравственному возрождению, к восстановлению его души из пепла неверия.
От горького страдания за людей к сознательному стремлению коренным образом изменить их жизнь пришел герой Отара Чиладзе. Оценим принципиальное значение этой эволюции.
Повествование о событиях трехтысячелетней давности подернуто неизбежным романтическим флером. Писательская работа в сфере античного мифа — признак крепнущего национального самосознания, попытка установить прямые связи национальной культуры с культурой мировой, общечеловеческой.
Роман о семье Макабели — это поиск нового социально-исторического контекста, в котором находится народ, давший писателю язык и мироощущение.
Отар Чиладзе не годится в утешители. Его взгляд на человека зачастую бывает скептическим. Это скепсис философа, ибо, проводя своих героев через жестокие испытания и потрясения, писатель проверяет пределы нашей, человеческой душевной и нравственной стойкости. «И всякий, кто встретится со мной...» — философский роман, убедительно доказывающий, что кропотливая переделка мира на справедливых началах и весь путь человека к обновлению нераздельно слиты в могучем потоке человеческого бытия.
Как раз в дискуссии о грузинском историческом романе мне уже приходилось касаться проблемы выбора и пути в мировосприятии современного литературного героя («Литературная Грузия» № 2. 1980).
Трудно уйти от мысли, что как раз усиленное внимание грузинской прозы к долгому, протяженному во времени пути человека сквозь меняющуюся действительность определило общесоюзное звучание книг, написанных в Грузии. Точно так же некоторое время назад в сознание широкого читателя уверенно вошла проза Прибалтики с ее озабоченностью проблемой нравственного выбора...
Могу только повторить: меньше всего хотелось дать какую-то «формулу» современного литературного процесса. Литература — слишком живое дело, чтобы можно было свести его к набору любых, даже очень изысканных схем. Просто хотелось поразмышлять об особенностях взгляда на действительность, проявленных в заметных прозаических публикациях последнего времени.
И еще, об этом тоже шла речь: одна «модель», на которой художник рассматривает взаимоотношения своего героя со своей средой и своим временем, ничуть не совершеннее другой. Вряд ли кто-нибудь возьмется сравнивать по художественной линии повесть «Белый пароход» с романом «И дольше века длится день». Но ведь идет время, что-то же меняется в нашей трактовке привычных нравственных вопросов...
И о главном: если даже признать, что проблема выбора в современной прозе, во всяком случае, во многих произведениях, несколько потеснена, это вовсе не значит, что как-то утратила актуальность высота нашей нравственной взыскательности к человеку и его социальным действиям. «Только на бога не может быть обиды — если смерть пошлет, значит, жизни пришел предел, на то рождался,— а за все остальное на земле есть и должен быть спрос!» — слова Казангапа в айтматовском романе достаточно жестко напоминают, что сегодняшняя литература вовсе не склонна снисходительно относиться к герою, хотя ему приходится немало увидеть и пережить за долгую жизнь.
Проблема выбора с особой силой зазвучала в литературе четверть века назад. Это было время после XX съезда партии, время немалых потрясений, переоценки ценностей, когда каждому было важно проверить свою позицию. Пафос ясного, недвусмысленного выбора витал в нравственной атмосфере тех лет. Теперь иная ситуация, есть возможность и потребность взглянуть на наше бытие с самых разных сторон, в том числе и в широко понимаемом временном контексте. Жизнь человека как огромный, полный событий и борений путь приобретает особый смысл, когда она рассмотрена в русле исторического пути нации, народа. Надо, по-видимому, иметь в виду эти обстоятельства. Они не только литературного порядка.