В новой реальности происходит и расслоение в их среде, расслоение достаточно четкое и хорошо различимое в романе. Однако его художественную и философскую плоть составляет сама движущаяся человеческая мысль, которую не исчерпать четкими полярными формулами, мысль, которая стремится постичь целостную, состоящую из многих частей действительность и место человека в ней.
Опубликованы главы из нового романа Сергея Залыгина «После бури» — о пестрых и драматичных годах нэпа. Снова писатель ставит своего героя перед лицом самого времени, перед грозной, стремительно меняющейся действительностью. Он, этот загадочный человек с чужими документами, прибившийся в далекий сибирский город, стремится прожить чужой жизнью, выдать себя за кого-то другого, лишь бы хоть как-то пересидеть, переждать разразившуюся социальную грозу. О выборе позиции здесь довольно-таки трудно говорить, да и романиста, похоже, интересуют несколько иные акценты в его вещи. Если, повторим, судить по опубликованным главам, в них показано многостороннее, разнохарактерное воздействие действительности на человеческую индивидуальность, сама эта действительность дана с множеством эпически масштабных, документально убедительных примет...
Случайна ли такая ориентированность произведений, которые принадлежат писателю, весьма чуткому к литературным веяниям?
Попробуем присмотреться к внутреннему движению в творчестве другого интереснейшего нашего прозаика, Валентина Распутина. Сравним две его повести — «Живи и помни» и «Прощание с Матёрой».
Договориться нужно только об одном и распространить это на все заметки: если писатель (или литература в целом) сегодня с особым тщанием рассматривает какую-то социально-нравственную проблему, а, завтра другую, это не означает никакого собственно художественного прогресса или отступления.
Другое дело, что текущая литература чутко отражает наши сегодняшние представления об ориентированности человека в системе нравственных координат, об уровне освоения им меняющегося мира.
Скоро десять лет, как появилась повесть «Живи и помни», одна из лучших повестей о войне, где нет ни фронта, ни окопов, а есть глубокая и неразрешимая человеческая драма.
Сохранив верность мужу-дезертиру, Настена делает выбор, и трудный, и неспособный принести моральное удовлетворение. «Она осуждала Андрея, особенно сейчас, когда кончилась война и когда казалось, что и он бы остался жив-невредим, как все те, кто выжил, но, осуждая его временами до злости, до ненависти и отчаяния, она в отчаянии же и отступала: да ведь она жена ему. А раз так, надо или полностью отказываться от него, петухом вскочив на забор: я не я и вина не моя, или идти вместе с ним до конца хоть на плаху». Это размышления Настены незадолго до трагического финала — так и не успокоилась ее душа, так и не обрела уверенности после принятого решения.
В повести, правда, много такого, что заставляет подумать: а был ли так тяжек выбор? Настена, встретившись с дезертировавшим, сбежавшим в далекую сибирскую Атамановку Андреем, без особых колебаний решает быть с ним до конца. Если Андрей думает: «Нельзя перепрыгнуть через самого себя»,— то и жена его быстро приходит к мысли, что от судьбы не убежишь. Даже узнав, что у нее будет ребенок, Настена, похоже, не в состоянии сразу оценить драматизм случившегося. «Теперь она знала, что делать. Ничего не делать. Пустить, как оно есть, по ходу. Где-то там, близко ли, далеко ли, должно ждать ее тоже настрадавшееся, оттого что порознь, не вместе, ее собственное, законное счастье». А как же посетившее Настену незадолго до этого горькое озарение, что счастье ее «взошло... в самое неподходящее время», озарение, в котором вся суть повести? Не будем искать противоречий в Настениных душевных метаниях — слишком хочется Настене, чтобы все закончилось добром, и слишком хорошо чувствует она, что это невозможно.
Ей не из чего выбирать: плохо и так, и этак. Это о прошлом ее можно сказать: «Настена и замуж пошла не задумываясь, что из всех дорог она теперь оставляет для счастья лишь одну — ту, которую выбрала сама, но пока еще широкую и просторную, где есть место, чтобы разминуться добру и худу». Тот выбор не сравнить с нынешним, когда обстоятельства, время дают так мало вариантов человеческого поведения. Ведь «нормальная, зависящая от самого человека, а не от какой-то посторонней жестокости, от какой-то геенны огненной, жизнь» — только в смутных мечтах Настены. Сегодня же или с падшим, но любимым человеком — против людей, или с ними — против самого близкого человека