Эрик Найт
Выбор Кота
1
Гулаг Великих равнин, март сорок пятого года правления куриан
Останки цивилизации, свидетельства апогея человечества. Все прочее уничтожено природой и временем. В этом нефтяном крае еще стоят буровые вышки — огромные железные насекомые, наблюдающие за окрестностями. Под ними ржавеют помповые насосы, разбросанные в пожелтевшей траве, как металлические травоядные твари, уткнувшиеся мордами в землю. Пшеничные поля, возделываемые на протяжении нескольких поколений, заросли и вернулись к своему изначальному состоянию, давая пропитание рогатому скоту, оленям и хитрым диким кабанам. Это земля бескрайних просторов, остановившегося времени.
Редкие обрабатываемые участки несут на себе следы весенней вспашки. Но инструменты и методы, применяемые на узких полосках фермерских земель, могут вызвать у человека XXI века лишь недоумение или отвращение. Конные плуги, некоторые из них всего с одним лемехом, валяются, брошенные, по краям полей, участки удобряются одним лишь навозом.
Поселения, расположенные возле шоссе или железной дороги, скорее напоминают трудовые лагеря, нежели фермы. Окруженные колючей проволокой и смотровыми вышками дощатые бараки, в которых ютятся рабочие и их семьи, срочно требуют покраски и новых крыш взамен хлопающих на ветру кусков толя, которыми кое-как заткнуты дыры в кровле. Среди жалких огородов — кучи мусора и выгребные ямы. Дети, которые играют между тесно поставленными строениями, сверкают наготой, так сильно изорвана их одежда.
В таких лагерях возле ворот обычно высится более основательное сооружение, на почтительном расстоянии от бараков, как случайный посетитель лепрозория, избегающий контакта с больными. Часто это прочное, еще докурианское кирпичное здание, на застекленных, с решетками или ставнями окнах — занавески.
В нескольких милях к северу от озера Улога, у бывшей государственной шестидесятой трассы, между пологими холмами притулилось одно из таких коллективных хозяйств, известное среди его обитателей под названием Ригъярд. Высокий проволочный забор в два ряда окружает лагерь. Над бараками, выстроенными квадратом, торчат две смотровые вышки, а над ними, в свою очередь, довлеют два огромных, испещренных проемами гаража, похожие на сборные металлические казармы. В конструкции гаражей сочетаются земляные стены, строительная жесть и рифленый алюминий. Напротив них занимает командную позицию возле ворот Г-образное здание 1950-х годов, выстроенное из шлакоблоков, в окружении бензиновых насосов. Водонапорная башня — недавнее сооружение, судя по новой сверкающей стали, — слегка наклонившись, как шляпа набекрень, прислонилась к караульному помещению. За строением из шлакоблоков, в полной изоляции, в самой дальней от бараков точке возвышается вполне приличное двухэтажное здание, обнесенное крытой галереей, а затем — забором с колючей проволокой и воротами на висячем замке.
На каждой смотровой вышке по часовому в коричнево-зеленом пятнистом камуфляже и черной кожаной фуражке. Часовой, наблюдающий за южным направлением, более бдительный. Он то и дело пересекает свое «воронье гнездо», чтобы взглянуть на шоссе, граничащее с южной стороны с лагерным забором, в то время как часовой, следящий за севером, непрерывно ковыряет зубочисткой в выступающих, как у бобра, передних зубах. Он смотрит, как три грязно одетые женщины полощут белье в общественной канаве между бараками.
Будь у первого часового мощный бинокль (маловероятно, но возможно), идеальное зрение (еще менее вероятно, поскольку наблюдение за фермерами и механиками — удел пожилых членов территориальных частей) и разумная инициатива при исполнении своих обязанностей (приходит на ум выражение «после дождичка в четверг»), он обратил бы внимание на лощину на вершине холма, которая защищала Ригъярд от преобладающих здесь ветров. Поросший лесом овраг служит вполне подходящим укрытием и дает хороший обзор как для простого наблюдения, так и для организации атаки.
Человек, располагающий всеми этими преимуществами, лежит на холме, в окружении белых, желтых, красных полевых цветов, распускающихся весной в Оклахоме. Это мускулистый длинноногий молодой мужчина с кожей медного оттенка и настороженными карими глазами. Его одежда не слишком от пинается от той, что носили его предки индейцы из племени сиу. На нем костюм из оленьей кожи, а также форменный ремень и ботинки из более толстой воловьей кожи. Блестящие черные волосы стянуты на затылке в конский хвост, и кажется, что он коротко подстрижен, если только не смотреть на него со спины, где волосы свисают до плеч. Он осматривает лагерь с напряженным выражением лица. Молодой гепард, должно быть, с такой же осторожностью изучает окрестности, готовясь к прыжку. Вооружившись биноклем, человек не спеша, подперев рукой подбородок, обводит взглядом лагерь. Как и у часового, похожего на бобра, его рот тоже в непрерывном движении — он в задумчивости грызет травинку.
Его взгляд все время возвращается к обнесенному проволокой двухэтажному дому. Позади здания, на поросшей травой лужайке, друг против друга стоят две металлические Т-образные стойки, некогда соединявшиеся бельевой веревкой. Трое мужчин и женщина со скованными за спиной руками привязаны к металлическим перекладинам так крепко, что при резком движении могут вывернуть плечо.
Он знает, что всех четверых ожидает смерть — не от болевого шока или неестественного положения тела, но от чего-то более быстрого, более страшного и такого же неотвратимого, как заход солнца.
Старший лейтенант бригады Фокстрот навел бинокль на тянущиеся к солнцу нежные красноватые стебельки в двух шагах от него. Затея не удалась: он все равно видел агонизирующие фигуры, хоть они и находились в добром километре от него. У него заныли плечи, как будто это его связали. За четыре года служения Миссии сострадание к чужим мучениям не то что не притупилось, а стало даже более острым.
Лейтенант Дэвид Валентайн глянул вниз, в лощину. Все тридцать пять бойцов его взвода отдыхали, привалившись спинами к начинающим зеленеть деревьям. Они прошагали немало бодрым маршем, обогнув этим утром озеро Улога. Винтовки наготове лежали у них на коленях. Все они были в кожаной форме, различающейся фасонами. Некоторые еще не сбрили бороды после зимы, и не было в отряде пары одинаковых головных уборов. Единственным предметом обмундирования, который объединял все три расчета, был так называемый паранг — короткое мачете с широким лезвием. Кто-то носил его на поясе, кто-то — на груди, а кто-то — за отворотами мокасин.
Они, Волки, часть избранной касты Охотников, вовсе не были похожи на некую помесь сказочных героев с пришельцами.
Валентайн подал знак ждущим в лощине, и сержант Стэффорд взобрался к нему наверх. Взводный сержант, прозванный Аллигатором из-за дубовой кожи и широкого оскала, медленно следил за взглядом Валентайна. Лейтенант молча передал Стэффорду бинокль. Валентайн сжевал еще один стебелек, пока Стэффорд внимательно осматривал окрестности.
— Похоже, последний отрезок мы пробежали впустую, сказал Валентайн. — Тягач на месте, и мы бы с ним не пересеклись в любом случае. Дорога здесь вполне приличная.
— Как вы догадались, сэр? — удивился Стэффорд.
Он тщетно пытался высмотреть след тягача, который они заметили ползущим под дождем этим утром. Взвод совершил бросок по бездорожью, чтобы устроить засаду на эту заманчивую добычу. Из-за состояния дорог в этой части Курианской Зоны транспорт не мог ехать быстрее, чем передвигались Волки.
— Посмотри на эти борозды, идущие от шоссе. Они от восемнадцати колесника, — пояснил Валентайн.
— Они могли остаться со вчерашнего дня, даже с позавчерашнего, лейтенант.
Валентайн поднял бровь:
— Нет луж. Дождем залило бы борозды. Они появились уже после того, как ливень прекратился. Когда это было, полчаса назад?
— А… ну да… значит, тягач должен быть в одном из этих больших гаражей. Надо сообщить капитану, тогда наши появятся здесь через день-два, и можно будет спалить лагерь. Мне кажется, здесь не больше пятнадцати — двадцати охранников. Даже, скорее, с десяток.