— Но вы должны! Утром сюда придут!
— Ах да, придут проверить простыни. Ну что вы так беспокоитесь? Любой лекарь подтвердит, что ваша девственность не пострадала, потому и никаких кровавых пятен на моих любимых простынях, — он подождал, некоторое время наслаждаясь ее беспомощностью, потом продолжил, — да не бледнейте вы так, сударыня, право же, устраивать скандал входит в мои планы еще меньше, чем лишать вас девства.
Гнев помог девушке придти в себя:
— И как вы себе это представляете? Утром вы сообщите моему отцу и своей матушке, что не находите в себе сил исполнить супружеский долг? И вы надеетесь, что это сойдет вам с рук?
Иннуон рассмеялся:
— А, вы, оказывается, не столь молчаливы, как мне показалось на первый взгляд. Еще раз повторяю, сударыня, не волнуйтесь, спите спокойно, все это широкое ложе полностью в вашем распоряжении. Что будет утром — это уже моя забота.
Соэнна еще раз попыталась воззвать к благоразумию мужа:
— Но послушайте, вы же все равно женились на мне. Рано или поздно вам придется сделать это! Иначе, какой смысл в подобном браке?
— Все очень просто, моя дорогая, мне нужно подождать несколько лет, моя матушка тяжело больна и я не хочу омрачать ее последние дни своим упрямством. После ее смерти я разведусь с вами, поскольку наш брак не получит фактического завершения. Я даже выплачу вам достаточную сумму, чтобы вы могли уйти в любую обитель по своему выбору. Как вы понимаете, второй раз после расторжения брака по такому поводу вас замуж согласится взять только угольщик, и то с большим приданым.
— Да вы просто… просто тварь! — Соэнна с запинкой подобрала одно из самых известных ей обидных слов.
— Ну что вы, миледи, я всего лишь любящий и послушный сын. Спокойной ночи, можете поплакать в подушку, но не увлекайтесь, испортите цвет лица, — он подошел к дальней стене, сдвинул одну из панелей и, уже стоя в проеме потайного хода, повернулся к жене, — ах да, и не пытайтесь последовать за мной этим путем. Тут, знаете ли, попадаются крысы, а ключа от внешней решетки у вас все равно нет.
Оставшись одна, Соэнна, против ожиданий своего супруга, не разрыдалась. Слез не было, ни единой слезинки, и хочешь, не заплачешь. «Как же я его ненавижу, — думала девушка, сидя на крае кровати и комкая в руках накидку, — как же я его ненавижу!» Никогда раньше она не испытывала ничего подобного, своенравная домашняя девочка, окруженная заботой близких, любимица родителей. Теперь она твердо знала, что или добьется своего, или хоть сейчас в петлю. Иннуон уничтожит ее и даже не поморщится, для него что-то значат только собственные желания, и пусть не прикрывается сыновней любовью! Плевать ему и на мать тоже, она ведь не просто так его женить торопилась, а чтобы род продолжился. Значит, одна союзница у нее есть. Соэнна решила, что станет полноправной герцогиней Суэрсен, женой и матерью, или погибнет, но тогда уже постарается прихватить мужа с собой. Как там сказали: «до грани смерти»? С такими мыслями девушка незаметно погрузилась в сон.
Иннуон тем временем, закутавшись в плащ, торопливо шел по коридору. Он не боялся, что его заметят: в замке было столько народа, что мужчина в черном плаще не вызвал бы удивления даже в столь поздний, точнее, в уже столь ранний час. Мало ли куда и к кому спешит гость, останавливать его — себе дороже, чем-чем, а особым терпением знатные господа никогда не отличались. Если господин к служанке торопится, так никакого скандала не будет, а если к даме сердца тайком пробирается? Нет уж, лучше ничего не видеть и не слышать, здоровее будешь. Но капюшон герцог, на всякий случай надвинул на лицо, утром и так будет достаточно шума, не хватало еще, чтобы кто-то узнал, с кем он проведет брачную ночь. Дверь в покои Ивенны он открыл без стука, в отличие от матери, молодая герцогиня терпеть не могла дамского общества и двух своих фрейлин отправляла на ночь спать в их комнаты, да и днем использовала всякую возможность остаться в одиночестве. А няня Марион спала так крепко, что ее саму украсть было можно, да и в любом случае не стала бы поднимать крик. Сестра, как он и ожидал, не спала. Она сидела за столом, перебирая стопку писем, он издали узнал свой подчерк. Ивенна, не оборачиваясь, назвала его по имени:
— Иннуон, — она всегда узнавала его, даже не видя, не то по шагам, не то каким-то загадочным чутьем.
— Я.
— Ты не должен быть здесь сейчас. Ты вообще не должен здесь быть.
— Но я пришел.
— Ты ведь сказал, что не придешь больше.
— Я увидел ее, и понял, что не могу. Не гони меня, Ивушка.
— Разве я когда-нибудь могла тебя прогнать? Но это должен быть последний раз.
— Да, да, — он знал, что сдержит слово. Да и Ивенна понимала, что привело ее брата сюда сегодня — мальчишеское упрямство, стремление во всем пойти наперекор. Но что толку от ее понимания? Она медленно поднялась навстречу Иннуону, отогнав прочь грустные мысли. Времени для размышлений будет предостаточно — все оставшиеся одинокие ночи ее жизни.
Утром Соэнну разбудил громкий, торжественный стук в дверь. Она с ужасом повернула голову — хвала Семерым, блудный супруг лежал рядом, уткнувшись носом в подушку и сладко спал. Она бесцеремонно толкнула его в бок, Иннуон потянулся и сел на кровати, сна — ни в одном глазу. Он крикнул в сторону двери:
— Вы можете войти, господа и дамы.
Первыми в комнату вошли встревоженные родители, герцогине хватило одного взгляда на сына, чтобы почувствовать боль в спине. Слишком уж довольная улыбка проскользнула по губам Иннуона. Ивенна постаралась затесаться среди родственников, заполнивших комнату следом за родителями. Она единственная, кроме Иннуона, знала, что сейчас случится, и против воли испытывала сочувствие к невестке. Бедная девочка не заслужила такого позора. Молодые поднялись, протиснувшиеся через толпу слуги поспешно набросили на них утренние одеяния, а отец Соэнны с ужасом уставился на девственно-чистую брачную простынь. Иннуон с наслаждением перехватил его взгляд, в комнате воцарилась тишина, лицо графини Олейны пошло багровыми пятнами, Соэнна молчала, уставившись в пол. Наконец, Иннуон счел, что с его новых родственников на сегодня достаточно:
— Не беспокойтесь, граф, хотя я и не убедился лично в целомудренности вашей дочери, я нисколько в ней не сомневаюсь.
Граф Айн с изумлением уставился на своего зятя: он что, вот так прямо и спокойно признается в своей мужской несостоятельности?!
— Вынужден вам попенять, любезный родич, вы невольно ввели меня в заблуждение, когда написали матушке, что ваша дочь вошла в надлежащий возраст.
— Но это подтвердил лекарь и жрец из храма Эарнира! Как и надлежит в подобных случаях!
— О, я не сомневаюсь, что ваша дочь вполне созрела для того, чтобы познать мужчину. Но готова ли она к тяготам деторождения в столь юном возрасте?
— В ее возрасте у меня на руках уже был первенец! — с возмущением вмешалась в разговор графиня.
— Не спорю, очевидно, у вашего супруга не было поводов сомневаться в крепости вашего здоровья. Моя же прекрасная жена поразила меня своей хрупкостью. Я не хочу рисковать ее здоровьем, а то и жизнью. Право же, нам некуда спешить, мы молоды и можем подождать несколько лет, чтобы родить здоровых и крепких детей.
Одного взгляда на широкие бедра и высокую грудь Соэнны было достаточно, чтобы понять, что она вполне созрела для материнства. Девушки из знатных семей рано вступали в брак и рано рожали детей, и четырнадцатилетняя девица как раз считалась в самом подходящем для этого возрасте. Но как прикажете доказывать очевидное? Иннуон безукоризненно владел собой — его лицо выражало лишь искреннюю заботу и непритворное огорчение: и рад бы, да не могу. Леди Сибилла поняла, что пора прекращать спектакль, и без того о случившемся скоро будет знать вся империя, она приняла самое разумное решение — сделала вид, что ничего не произошло:
— Господа, давайте оставим молодых, пусть спокойно переоденутся к завтраку.
— Но, — растерянно поинтересовалась одна из тетушек со стороны невесты, — что делать с простынею? Ее же нельзя вывесить так!
— Значит, мы не будем ее вывешивать. Вы же слышали, что сказал герцог?