Толстовство, где оно? Улетучивалось само собой. В Баку ему не было места. И чудесная идея прокладки железной дороги в Сванетию тоже на глазах истаивала.
Сгоряча, еще в первые бакинские дни, Александр попытался рассказать о ней своему новому другу Авелю Енукидзе, который не так давно сам перебрался сюда из Тифлиса и учился на помощника машиниста. Они познакомились еще в Тифлисе, но там заметнее ощущалась разница в возрасте, Авель был старше на два года. Теперь Алексалдр возмужал, и Авель признал это. Сблизила их, конечно, и любовь к технике. Александр проводил в депо у Авеля все свободное время.
Но идею, чудесную мечту о железной дороге, Авель решительно отверг.
- Не приспело еще время. Не о том тебе сейчас нужно думать.
Александру показалось, что его опять третируют, как мальчишку.
- Я думаю о людях, которые до сих пор еще не знают колеса.
- Ты увидел сказочную страну, там люди живут простой трудовой жизнью, в горах, и гордятся, что у них нет и не было князей и помещиков. А по твоей дороге эти князья и помещики приедут к ним. А- на красавцах мостах и тоннелях, о которых ты мечтаешь, наживутся твои же Патвакановы.
- О чем же, по-твоему, я должен мечтать? - искренне недоумевал Александр.
- Ты на нефтяных промыслах бывал? - помедлив, спросил Авель.
Александр не мог не признаться, что обходит их стороной. Это так непохоже на Тифлис.
- Пойдем посмотрим поближе, - сказал Авель.
Они шли выжженной, залитой нефтью землей, сплошь изрытой и развороченной, перепрыгивая через заполненные мазутом канавы, мимо огромных черных маслянистых цистерн и баков, от которых несло нагретым металлом. Вокруг вздымается лес нефтяных вышек; словно гигантские уродливые птицы, качаются коромысла насосов. Все опутано паутиной труб, железнодорожных путей, все грохочет, шипит, чавкает, изрыгает клубы пара и дыма. И здесь же - вот что самое жуткое - рабочие бараки, сложенные из необработанного камня, приземистые, туда можно войти только согнувшись. Вместо окон - щели, да и не жилища это вовсе, а пещеры. Пещерный город, как могут жить в нем люди в наступающем двадцатом веке? Как могут вырастать дети? А их много, они, подобно их родителям, черным рабам нефти, черны, в неотмываемых нефтяных разводах, с гнойниками на ногах, хоть считается нефть целебной. Игрушки - этикетки от найденных папиросных коробок и фантики от кем-то съеденных конфет. Есть у них и свои сладости - конфеты из патоки, тающие от тепла, арбузные семечки да ворованные с товарной станции засаленные, грязные кусочки кокосового ореха. Они играют и радуются жизни в нефтяном аду.
Нина скоро напишет:
Грязь и копоть, едкий дым,
По артериям льется нефть,
Куртки в саже, с ликом злым
Голодает чернь.
Да, все обрело иной смысл. Баку дружба с Авелем. Спасибо, Авель, Абдул, Золотая рыбка!
Хотя не так легка порой была эта дружба. Не сразу раскрылся Авель, не сразу Александр узнал, что есть у его друга и такие имена, вернее партийные клички. Александр замечал осторожность, сдержанность товарища в общении, обижался, ревновал к делам, в которые Авель не хотел его посвящать, к друзьям, с которыми тот его не знакомил. Лишь спустя год, при том, что виделись почти ежедневно, узнал, что Авель - один из основателей социал-демократической организации и член Бакинского комитета РСДРП. Через него Александр познакомился с Ладо Кецховели, с Леонидом Борисовичем Красиным, с инженером Классоном, услышал новые для себя речи о Революции, увидел, как начались грандиозные работы по электрификации нефтепромыслов, все связанное с электричеством приобрело для него особенное значение. Сила электричества, электрический свет стали и его мечтой...
Однако, уезжая летом 1902 года в Петербург, он еще не до конца уразумел, что делом и его жизни и его профессией будет Революция. Что поделать, медленно взрослел. Да и мешала семья, мешала. Не так-то просто жить у Патвакановых и читать Маркса. Понадобился Петербург, чтобы довести юношу до ума.
Петербург не менее откровенен, чем Баку, но в нем холодно, поэтому нужда и боль острее для южанина. Петербург беспощаден. Невский ранит сердце, городские заставы награждают тоской, отчаянием, черной меланхолией.
Пока были какие-то деньги, он снимал чистенькую комнату на Васильевском острове, потом переселился на Обводный канал на Смоленскую улицу в большой пятиэтажный дом, из тех, что именовались «шанхаями», нашел там каморку. Владельцы комнат сдавали углы. Хозяин занимал середину, все четыре угла, завешенные ветхими тряпками, сдавались. В углу помещались кровать, табуретка, на стене шкафчик с посудой, хлебом и тараканами, тут же - керосиновая лампа с закоптелым стеклом. Грязь невообразимая, часто на одной кровати спала вся семья.