Горшков и Бутов назывались не только «народными диктаторами», но и «дуумвирами»!
Коротнев Юрий. Сын помещика-однодворца. Дрезгаловская волость, Елецкий уезд. Принес «Соху и молот», где написали об отце, что эксплуатирует 14-летнего пастуха, заставляя пасти коров с утра до вечера. Газета пишет: «У него сыновья в Красной Армии. Но им место не в армии, а рыть окопы. Вина в таком положении в простодушии и мягкосердечии крестьян. Не раз делали постановления о выселении помещиков, но порядка нет». Юрий огорчен, плачет. Отец стар и одинок. Любим всеми крестьянами. Коротнев - романтический мальчик. Поговорить с редактором «С и м.».
Поляков с Успенским отправились в Москву просить, чтоб на уезд снизили продразверстку.
В земотделе Михаил Бутов. Бывший «народный диктатор», из эсеров. Жалуется, что копают картошку, в т.ч. и наши. О елецких «самостийных» настроениях говорит неохотно, осторожничает.
Опять Горшков. Трогательная повесть про то, как ему, восьмилетнему, подарили «Сказки» братьев Гримм. Самый счастливый день, самая любимая книга. Возмущается: а сейчас интеллигенция (елецкая) книги жалеет, не хочет поделиться с рабочими и крестьянами. Он устроил собрание, чтобы пришли с книгами для деревни. Пришло 8 человек. Горшков: «Эх, российская интеллигенция!»
«Борцы за свободу». Воронов-Вронский. Это определенно тот, который бывал у Сашеньки Патваканова. Не говорил ли мне про него Мгебров? Послезавтра идем в театр.
Шилов утверждает, что старая армия воспитывалась в традициях аполитичности. Офицерство полагало себя в стороне от чьих-то (!) распрей с правительством, партийной борьбы и т. п. Был принцип: офицер - это прежде всего профессионал.
Сам-то он действительно профессионал-интендант, любые другие обязанности (вопросы, дела) его тяготят и раздражают. И все же человек он неплохой. Одинцов сложнее, хотя оба они какие-то нервные.
Завтра с Кандюриным о деле Силантьева».
Выступая на большом городском митинге в Железнодорожном саду, отыскал в толпе своих, видел, что слушают со вниманием и, кажется, даже гордятся, что он, их комиссар, может так говорить. Кто-то крикнул: «Давай стихи, комиссар!»
Он произносил слова «Присяги», ощущая: вот оно! - поэзия вышла на площадь и теперь уже с нее не уйдет вовек! Исполнилась мечта Саши Мгеброва и его собственная. Наивные слова «третье царство» обрели величественный, грозный и реальный смысл.
Приняли резолюцию:
«Мы, красноармейцы 42 зап. бат., собравшиеся на митинг в присутствии 2000 человек и заслушав ряд ораторов и докладчиков о международном положении и о дне 21.VII, который рабочие Англии, Франции и Италии решили объявить забастовку в знак протеста против вмешательства их правительств в дела Советских Республик: России и Венгрии, шлем братский привет рабочим Франции, Италии и Англии. Мы заявляем, что, крепко объединившись вокруг III Интернационала, не выпустим из своих рук оружия до тех пор, пока не сгинут враги рабочих и крестьян всего земного шара,
Да здравствует III Коммунистический Интернационал! Да здравствует международная революция!
В блокноте он записал:
«Удивительное чувство сопричастности. Все, происходящее в этот миг на земле, прокатывается через нас. Елец, и впрямь, черт возьми, центр мира? Похоже, на митинге все испытали это ощущение. Восторженное чувство братства, хотя бы в течение одной минуты. Братства и единения. Да здравствует международная революция!
Воронежские говорят - заедный - товарищ по к.-л. делу, по артели, по заговору и т. п.»
VI
Вечерами сушились в казарме, ее приходилось подтапливать, сырость была неимоверная. Когда становилось теплее, Александр читал вслух газеты, рассказывал о положении на фронтах, в Москве и в Питере. Потом начинали расспрашивать комиссара, в каких тюрьмах сидел и когда победит мировая революция.
Ну что было им поведать? Нравились приключения, вроде того, что он, с винтовкой, гранатой, наганом, сыпанул жандарму табаком в глаза, выпрыгнул в окошко, пролетел через разводимый мост... Но главное, они всерьез хотели узнать его, Александра, биографию. Они открывали для себя новый мир, и им очень важно было понять, какие люди живут в нем.