Он не был в большом восторге от католического мистицизма Кальдерона и условных ширм Мейерхольда, но все же териокский театр ему нравился - скопление талантов удивительное и энтузиазм потрясающий, котел кипящей фантазии. Браво! Но, черт возьми, они эстетничали. Сколько изысков, высокомерия и всяческой зауми. Какая особенная тонкость и отсутствие простоты. Нет, от них попахивало декадентством, он отказывался считать последним словом искусства их импровизации, пантомимы, игру рук, музыку стиха, театр масок, воспевание бессознательного. Милые, талантливые, но дети, дети! И декаденты. У Мгеброва даже походка была декадентская. Они олицетворяли то, с чем Александр рвал, от чего уходил, порою мучительно, потому что многое его с ними связывало. Без них он даже скучал, но с ними скучал еще сильнее.
Итак, Териоки. Его маска - театрал, немного эстет, но вместе с тем занятой, деловой, энергичный человек - правовед, могущий дать полезный юридический совет. Конечно, существовал классический тип столичного адвоката вроде патрона Дубосарского и подобных столпов общества, на них он мало походил, не хватало степенности, бобровости, палки с набалдашником. Но, как известно, новые времена - новые песни... и новые адвокаты.
Неоднократно ездил в Финляндию с Карлом Ризелем. Тогда-то, веселясь, - все ладилось, - они посылали Леле Бекзадян и Фаро дурацкие открытки насчет зуба бизона, которые означали, что операция прошла по плану, задание выполнено, чемоданы целы и невредимы и они, грешные, тоже.
К великому несчастью, в это время выслали из Петербурга Климиных-Поповых и транспортировка литературы усложнилась.
Про Климцных-Поповых - тоже целая история.
Отбывая в Елец, Александр расстался с Леоном Поповым, с которым очень сблизились во время короткого пребывания в Серпухове, где Саве дожидался назначения, а Попов, будучи председателем Красного Креста и членом Всероссийской эпидемиологической комиссии, налаживал работу госпиталей, бань, санпропускников - нарастала угроза сыпного тифа. А с прелестной его сестрой Еленой и ее мужем Борисом Климиным Александр познакомился еще в 1905 году. Борис Климин, как и Александр, учился на юридическом факультете, Елена - на медицинском. Все вместе они работали в революционных рабочих кружках.
Борис Климин был сыном Иннокентия Федоровича Климина - одного из деятельных участников нечаевской «Народной расправы». Отец отбывал заключение в казематах Петропавловской крепости, где просидел три года, после чего был сослан на пять лет в Сибирь. В 1877 году он нелегально вернулся в Петербург, был снова арестован и привлечен к суду уже в качестве участника «процесса 193-х». После суда был заключен в Шлиссельбургскую крепость, в которой провел около двадцати лет.
Александр любил бывать в их доме, музыкальном, гостеприимном, который был вместе с тем как бы средоточием революционно-демократической традиции прошлого века. Александр готов был без конца слушать рассказы деда Иннокентия о народовольцах, о Вере Фигнер, о Морозове, сестрах Любатович. Всю свою жизнь Климин оставался верен идеям социализма, помогая всем преследуемым, и в 1905 году давал у себя убежище революционерам.
Когда Бориса Климина выслали в Сибирь, вместе с ним выслали и Елену. В ссылке она потеряла мужа и детей, умерших от истощения, - совсем крошек. До семнадцатого года Елена оставалась в Енисейской губернии, на вольном поселении, под присмотром полиции. После революции возвратилась в Москву, стала работать детским врачом. Александр в 1918 году, будучи в командировке в Москве, навестил ее - она жила на Арбате; ему хотелось ее обнять. Он увидел седую, суровую, измученную, но по-прежнему мужественную, не сломленную Елену.