Голоса из толпы:
- Приедет батюшка, обязательно!
- Как не приехать.
- Ему, чай, всех надо обойти. Задержался.
- А как же не всех. И в разных концах города.
- Ванька, фь-ю-у! (Пронзительный свист.)
- Без благословения нельзя...
- Ванька, где ты?
- Здесь. У крыльца.
- Идем чаю попьем, замерз совсем.
- Н-да. Морозец.
- Какая погодка-то выдастся завтра?
- Надо быть, ясная. Гляди, небо какое чистое.
- Ильин путь виден.
- Сколько звезд-то. Говорят, что все это души. Как умрет человек, - так звезда и покатится.
- От них бородавки вырастают, если считать.
- Не напирай, ребята, ой, задавили!
- Пропусти-ка!
- Да куда лезешь? И так полно. Не продохнуть.
- Не приехал еще? Я думал - уже.
- А может, еще и угостят? Ха-ха!
- Верно слово.
- Оно не всем, конечно.
- Да, я тоже слыхал. На сорок человек приготовили.
- На шестьдесят.
- Ужин али обед?
- Обед.
- Ври, да не завирайся.
- Да посмотри на себя, куда тебя пустят с сапожищами твоими, паркет изломаешь.
- Чего горло дерешь? О депутатах говорю я, не о себе.
- То-то, о депутатах.
- Голова у попа не глупая.
- Чего?
- Прогулку затеял.
- Помалкивай там. Помалкивай... Знаем, вы из каких.
- Поди к фараону и доложи - вон на углу стоит. К награде представят.
- А чего мелешь?!
- Озверел народ, того и гляди, петуха в заводе пустют. Али лавки с хлебом разбивать начнут. А этот, не будь глуп, со смекалкой, крестный ход затеял... внимание отвлекает.
- Щас вышибем мы тебя отседова.
- А докажи, что не так.
- И доказывать нечего.
- Там любят комедию. Иконы разные, хоругвь, поп впереди. Рады будут, очень довольны.
- Поговори-поговори еще.
- Все говорят, а мне молчать?
- Слыхать, будто войска изготовлены.
- Пустое. За этакое не стреляют. Так, для порядка установили.
Шум. Из собрания кого-то выталкивают. Слышатся крики:
- Долой! Уходите отсюда!
- Не надо вас! Не надо, гони их...
Оттесняемые толпой, студент и две девушки что-то хотят сказать, но их заглушают возгласы:
- Не слушайте их!
- Пусть уходят!
- Здесь только рабочие и больше - никто!
Слышится пересвист.
Голоса:
- Назад!
- Стойте, стойте, ребята! Осади!
Группа рабочих полукольцом окружает оттесненных к воротам интеллигентов, впереди - Сидоров.
Сидоров. Товарищи! Не стыдно ли бояться людей, которые пришли к нам с верою, что здесь, в рабочей семье, их не обидят, дадут им свободно сказать: зачем они к нам пришли. Неужели мы будем их травить, как полиция?!
Голоса:
- Что им надо?
- Пусть говорят!
- Пусть уходят!
- Нет, нет, пусть говорят!»
Почему он писал так? Он объяснил это в письме к Ленину: «Опыт творчества на современную тему в разгаре боя». Мог ли иначе? Вероятно. Но не хотел. Хотел лишь так. Примитивно, наивно, скажете вы. И будете, неправы. Нельзя воспринимать его драматургию с позиций сегодняшнего дня. Пьеса, несовершенство которой откровенно представили предыдущие страницы, - это призыв к действию, крик боли, а крик не бывает эстетичным. Но чуткое ухо полиции услышало в пьесе Вермишева опасность. Ее запретили, изъяли из продажи, автора упрятали в крепость. Стало быть, в ту пору пьеса читалась не так, как читается сейчас. Повзрослев вместе с человечеством на семь-восемь десятилетий, да не совершим мы греха внеисторичности, не будем судить строго и высокомерно.
Муза Вермишева стремилась к опрощению, ходила босая, в бедной одежде. Она разговаривала низким стилем, обращалась к тем, кто и писать не умел и читал-то по складам - к серой массе, а не к образованному студенту. Она сама была студентка в 1905-м году. А в 1919-м стала комиссаром.
В 1907-м году первый вариант не понравился Мгеброву. «Ты повторяешь зады народных драм, Шпажинского и Потехина!» - ворчал он. Не увидел в его творении ничего нового. А ведь ради этого нового Александр и писал пьесу! Сразу, по следам событий, и каких событий! Кто из русских драматургов написал о народном восстании?! Да, много ненужных, тяжеловесных подробностей, да, монологи порою затянуты и литературны. Но разве не проглядывают из-за этих лесов очертания постройки совсем иной, какой до сих пор еще не создавали? У него не просто народная драма, у него революционная народная драма. Разница огромная. Хорошо, пусть драмы еще нет, пусть она взята только пунктиром. Но посмотрите, что делается вокруг. Как отвратительны все эти евреиновские «Красивые деспоты» и сологубовские «Победы смерти»! А чего стоит рышковский «Желанный и неожиданный» в театре Литературно-художественного общества. Стыд, пошлятина! Та литература, которой хочет он, Вермишев, будет противостоять распаду, она будет звать людей к революции, к борьбе за лучшее будущее. Как у Максима Горького в его новом романе «Мать». Такой должна быть литература!