— Служебный?
— Ну да, от вас дождешься! Вы только штаб «Пентиумами» снабжаете, графики раскрываемости рисовать, а нам, как обычно — хрен. Свой, конечно. . — Рапорт написал?
— Какой рапорт?
— Ты что, Волгин? А если проверка? Так, 6eри бумагу, пиши. Я, пока здесь, резолюцию наложу. Так… Начальнику Северного РУВД… Прошу разрешить хранение в служебном кабине Отдела уголовного розыска принадлежащих мне компьютера… модель, номер… монитора… принтера. Для использования в служебных целях.
Не дожидаясь, пока Волгин накропает важный документ, Иван Тимофеевич чирканул на углу свой автограф и с чувством выполненного долга отбыл.
— Что это за херня? — Дракула развернул мятый лист бумаги. — Рожи какие-то…
— Милицейская ориентировка, — пояснил Санитар, — На тех, кто наших парней завалил. Я приказал размножить, во все машины положим, всем пацанам раздадим.
— Да тут же ни черта не понятно! — Дракула покрутил бумагу, с разных сторон приноравливаясь рассмотреть черно-серые пятна, изображающие фотографии. — Как они работать могут? Или это пиратская копия?
— Нет, почти оригинал. А на чем они лучше сделают?
— Мы же им столько техники в прошлом году подогнали!
— Так все дома у Сивой Лапы и стоит. У него да у начальника.
— Во марамои! Как так можно — у своих «крысить»?
Зам по коррупции скромно пожал плечами. В силу специальности он придерживался более широких взглядов.
— Кстати, как там Копа? — вспомнил лидер заблудшего быка.
— Должны сегодня отпустить.
— Дорого вышло?
— Нет, решили так. Его, собственно, никто арестовывать и не собирался. Но ему об этом знать не надо. Представим все как блестящую работу наших адвокатов.
— Такие мелочи меня не интересуют, — поморщился шеф. — Поговори с ним лично. А лучше — тащи его ко мне, разберемся вместе.
6
— Ты еще долго собираешься Казначеева ловить? — спросил Катышев утром после развода.
Сергей пожал плечами:
— Если бы было так просто… Удивительно, но друзей у него нет. Опросили почти всех знакомых — безрезультатно. Единственное, что удалось узнать — последнее время он искал деньги, пытался занять довольно приличную сумму. Такое случалось и раньше, поэтому никто особо не удивился. Много ему не одолжили; насколько я понимаю, все это как-то связано с Диверсантом — но Литовченко на эту тему молчит.
— Для нас это мало что меняет… А что по девчонке?
— Тоже ничего интересного. Поговорили с подругами — никто не знает, куда она могла сорваться. Конечно, кто-то может и врать, но оснований для конкретных подозрений нет. Скорее всего, они действительно удрали из города и прячутся на даче подруги Перекатникова. Пытаемся ее установить.
— Как и тебе, лично мне на этих «чугунных диверсантов» наплевать. За что они боролись, на то и напоролись. Но за «двойное убийство», тем более, когда лица известны, нас будут драть на каждом совещании. По крайней мере, до конца года.
— Не первый раз…
— И не последний. Ладно, на пару дней можешь отложить это дело. У Поперечного, кажется, есть какие-то новости по нападению на магазин. Свяжись с ним, узнай, в чем дело.
Из своего кабинета Волгин дозвонился до прокуратуры:
— Привет, Костя. Искал меня?
— Ага. Я был в больнице, допросил потерпевших. Вчера вечером. У Чеснокова амнезия — последствия ранения в голову. Врач говорит, что это может пройти, но никаких гарантий никто, конечно, не дает.
— Вообще ничего не помнит?
— Из того, что нас интересует — нет. С Клюевой лучше, — Поперечный выдержал паузу. — Это были менты.
— В форме?
— Офицер и сержант. Она сначала подумала, что они просто пьяные и решили разжиться на халяву водкой. Или просто пошутить.
— Ничего себе шутки…
— Девушка не пугливая, вот и пошла на них. Стрелял один, с лейтенантскими погонами. Второй, как ей показалось, сам этого не ожидал.
— Приметы помнит?
— Не особенно. Сам знаешь, «эффект формы».
— Я скоро перезвоню. Может, мне тоже удастся тебя удивить.
Собрав полдюжины различных фотографий Волгин поехал в больницу. Сначала заглянул к Чеснокову, но, как и ожидалось, тот ничем помочь не мог.
— Весь день помню, в мельчайших подробностях. А потом — словно отрезало. Когда в себя пришел, долго понять не мог, что случилось и как сюда попал. Но я буду стараться…
Перед девушкой Сергей выложил те же шесть карточек и, затаив дыхание, стал ждать, краем глаза следя за ее реакций. Строго говоря, опознание проводилось с некоторым нарушением процессуальных норм, но если результат окажется положительным, можно будет вернуться к формальностям позже, а если Клюева никого не узнает, то и заморачиваться с бумагами не стоит.
— Я не уверена. Вот эти двое похожи… И этот. Но точно сказать не могу.
Среди выбранных ею снимков был и Казначей, переснятый из личного дела. Смотрелся он лучше, чем в жизни: гопницкая челка зачесана наверх, лицо спокойно, без обычного нагловатого выражения, да и китель — с чужого плеча, размера на два больше необходимого, прибавлял солидности.
Руки Нади задрожали, и она бросила фотокарточки. Две прозрачные слезинки скатились у нее по щекам, оставив за собой влажные извилистые дорожки.
— Я понимаю, что ты сейчас думаешь не об этом, но мы его обязательно поймаем. Девушка отвернулась.
— Если у тебя есть какие-то такие мысли… Словом, он не настоящий мент, хотя когда-то у нас и работал. Но даже если бы он был действующим сотрудником, это ничего бы не изменило. Не верь всему, что пишут в газетах. Поправляйся. Самое страшное позади. Все плохое в жизни обязательно компенсируется чем-то хорошим. Может быть, мы не всегда это замечаем или упускаем свой шанс, но… Если уж ты перенесла такое испытание, то теперь все очень долго будет хорошо.
Из палаты Волгин вышел, ругая себя: последние слова получились дежурными, хотя в целом и верными. Умея говорить с подозреваемыми и расположить к себе свидетеля, в личной жизни или в таких вот ситуациях он терялся, нес сплошную казенщину, усугубленную литературно-киношными штампами.
Несколько лет назад очередной министр внутренних дел Бог знает из каких соображений пообещал, что отныне в целях борьбы с милицейской преступностью проштрафившихся сотрудников будут содержать в общих камерах следственных изоляторов и отправлять на обычные, не ментовские, зоны. Дальше слов не пошло, и со временем обещание подзабылось, но в ту пору вызвало много вопросов. Лишат ли привилегий других представителей правоохранительных органов — прокуроров, судей и приравненных к ним депутатов, или репрессии коснутся только «низшей» касты силовиков? И как быть с тем обстоятельством, что человек, вина которого не доказана и который еще вполне может быть оправдан судом, в течение нескольких месяцев, а то и лет, должен находиться в среде, из которой очень мало шансов выбраться живым? В любой, самой спокойной, камере самого образцового СИЗО со временем отыщется провокатор, который подстрекнет на расправу с ментом. А что уж говорить о зонах? Говорят о правовом государстве, преступникам регулярно очередные льготы предоставляют, а от милиции и по рабочим вопросам права отбирают, и, с другой стороны, от которой никто не застрахован, ущемить пытаются. Конечно, тех, кто прикрываясь формой, насилует, грабит и убивает, быть может, стоит загонять к обычным зекам, хотя и странно почему человеку, приговоренному, например, к пяти годам лишения свободы, государственный чиновник, судебной властью не обличенный и в деталях преступления не разбиравшийся, одним росчерком пера выносит смертный приговор. Teм более что в милицейской среде, как нигде, вели процент уголовных дел, возбужденных по формальным основаниям и благополучно «развалившихся» на стадии судебного разбирательства. А «закрывать» ментов, даже по самым пустяковым статьям, прокуратура очень любит — так же как ненавидит выносить сор из избы, предпочитая своих увольнять, наказывать другими методами, но не доводить до судебного разбирательства.