И он повел их на травяной островок в лесу.
— Ты прав, — сказал Кирин после беглого осмотра. — Дела не очень хороши. И помочь мы ему не можем. Не можем даже сменить повязку, если ты думаешь взять его с собой.
Жестокая усталость и муки всего долгого дня скрытой яростью прорвались в ответе Фрира:
— Он пойдет с нами, слышишь!
Каждое слово было произнесено раздельно и падало одинаково тяжело. Кирин повернулся к Теку.
— Собери листьев подорожника. Мы разотрем их и приложим к ране. Они немного вытянут жар.
Все думали, что Тину спит; но он вдруг спросил слабым, но спокойным голосом:
— Рука пропала. Верно?
— Нет, — Кирин сумел ответить довольно уверенно, — рука не пропала.
— Не тревожься, — сказал мальчику Тек. — Я уже видел, как Кирин лечит. Я тебе не рассказывал, как меня несло без передышки? Ну, просто хоть не отходи от ямы. Так он мне дал какой-то порошок, и кишки стянуло на целую неделю. Старина Кирин справится с любой хворью.
Чья-то рука легла на плечо Фрира. Это был Анг; он коротко бросил:
— Пойдем.
Вот оно, подумал Фрир, когда они прошли чуть вперед по тропинке в джунгли. Вот она схватка, к которой он готовился, продолжение того непримиримого спора, что вспыхнул под сваями хижины, когда он заставил их уйти, а сам остался.
Анг остановился и стал лицом к нему.
— Это невозможно, — сказал он коротко.
— Что «это»?
— Мы не можем тащить мальчика дальше. Сегодня, вместо того чтобы кратчайшим путем вести солдат к Парам Белору, я должен был думать о том, чтобы помешать им нагнать вас.
— Что ж ты предлагаешь? — сухо спросил Фрир.
— Придется оставить его. Мы пришлем за ним потом, после боя,
— Через три дня? Он не доживет, ты же знаешь.
— Очень жаль, но иного выхода нет.
— Что значит «иного выхода нет»? Вот попробуем, тогда узнаем — есть или нет.
— А это значит, что мы подвергаем серьезному риску всю операцию. А рисковать невозможно.
— Но его повесят, если схватят, ты же знаешь.
— Он не должен даться в руки живым.
— Выходит, мальчик умрет в любом случае. — Мне очень жаль.
— Мне тоже очень жаль, — голос Фрира дрожал от злости, — но этого не будет.
— Подумай. Ведь каждого из нас могли убить во время пути. И тело осталось бы на дороге. Какая же разница!
— Очень большая. Одно дело, если б Тину убила вражеская пуля. Но чтобы его прикончили свои же товарищи…
— Не думаю, чтобы он рассуждал так, как ты.
— Я рассуждаю только так, и тебе меня не убедить. Анг ответил наставительно:
— Для тебя все это вопрос верности тем, кто добровольно принял участие в вылазке. А как же быть с отрядом, который идет нам навстречу из лагеря? Как быть со всеми остальными участниками восстания? Как быть с народом, который ждет, что мы и дальше станем бороться с угнетателями? Где же твоя верность им?
— Я знаю только одно, — Фрир понимал, что слишком измучен, и потому нельзя позволить втянуть себя в спор. — Если для достижения какой-либо цели начинают жертвовать отдельными людьми, то остановиться уже невозможно. И кажется, что все больше и больше людей стоит на пути. Мы, конечно, создадим новое общество, только никого не останется, чтобы радоваться этому.
— Ты рассуждаешь, как дурак, — последовал невозмутимый ответ, — как тупой, либерально мыслящий дурак.
— Я знаю, что ты меня ненавидишь, но можешь быть уверен, мне совершенно наплевать. Только бы ты не переносил свою ненависть на этого парнишку.
Анг, как всегда, удивился такому личному толкованию его слов.
— Я уже говорил, что не питаю к тебе ни антипатии, ни симпатии. Мне просто становится тебя жаль, когда я вижу, как ты пытаешься разрешить какую-нибудь проблему негодными средствами, вот и все. — Он помолчал, словно против воли был вынужден говорить о вещах, не заслуживающих внимания. — Да, мне жаль тебя, потому что ты, видно, совсем позабыл все то, что вроде бы когда-то понимал.
— Не обо мне речь. — Голос Фрира охрип от усталости. — Сейчас важно одно: Тину идет с нами. Не для того я тащил его всю дорогу, чтобы ты мог разделаться с ним, как тебе захочется.
И снова, как уже бывало не раз, Фриру захотелось видеть лицо собеседника, хотя на нем и мало что можно было прочитать. Хотелось бы знать, что у того на уме, и тут Фрир с ужасом вспомнил недавние угрозы Анга. А что, если теперь, под покровом ночи, он собирается закончить спор тем единственным способом, которым этот спор вообще может быть разрешен?
— Слышишь? — повторил Фрир с дерзким вызовом. — Тину идет с нами.
Долгое, напряженное молчание. Анг сделал какое-то движение в сумерках. И наконец, сказал:
— Давай-ка лучше перекусим.
Фрир вздохнул с облегчением, хотя знал, что не убедил Анга. Настоящая схватка еще впереди. Он добился лишь оттяжки решения, а вдруг ему удалось заронить какое-то сомнение в душу Анга, и теперь тот не так уж уверен, что этот случай можно подогнать под готовую формулу. Они повернули по чуть заметной тропинке, и было что-то нелепое в том, что они шли вот так, бок о бок, после угроз, таившихся в словах обоих. Фрир даже сожалел, что слишком измучен и уже не имеет сил раздувать крошечную искорку неуверенности, которую он, кажется, нащупал в поведении Анга. Впрочем, все равно ничего не выйдет. Им никогда не понять друг друга, расхождение было слишком глубоким, и это становилось все очевиднее.
Анг словно угадал его мысли.
— В том-то и беда, — процедил он. — Я точно знаю, что говорю не от своего имени. Я пытаюсь понять реальные силы, действующие в мире, и мой голос — их голос. А ты, кажется, полагаешь, что выступаешь только от своего имени, а это значит, что тебе не всегда понятно, кто на самом деле говорит твоими устами. Ты открываешь рот, чтобы выразить личную преданность, а на самом деле высказываешь те самые обвинения, которые выдвигают против нас враги и их защитники.
— Мне лучше знать, каковы мои убеждения и мои чувства. И все. Они привели меня обратно сюда. Они ежеминутно подсказывают мне, как я должен поступать.
Только не спорить. Для спора у них нет общей почвы. Лишь горькое сознание, что расхождения глубоки — глубоки и непримиримы. Нет способа перевести слова одного на язык другого; и Фрир с тоской представлял себе, что настанет час, когда все сведется к тому, кто сумеет перекричать другого на своем языке.
Кирин и Тек взглянули на них, но ничего не сказали. Тек дал им поесть; Кирин поил Тину жиденькой смесью, которую сам приготовил. Все чувствовали какую-то скованность и потому сидели молча.
— Мы остаемся здесь или идем? — спросил Тек.
— Идем, — ответил Анг, — до самого края болота. Они наспех устроили навес, — надо было сделать вид, что здесь был привал на ночь, — и Кирин начал перевязывать мальчику руку.
Тек жадно смотрел на ложе из листьев и веток.
— Вот бы сейчас завалиться спать на целую неделю.
— Ну, тебя бы разбудили куда раньше.
— Это точно. Никак не могу привыкнуть, что нам повсюду надо оставлять следы. А может, прямо написать: «Пошли в ту сторону»? Только, — тут он взглянул на Тину, — писать уж придется не ему.
Смотри не перестарайся, — поучительно сказал Анг. — Не то они заподозрят хитрость.
Он пошел вперед, за ним — Тек. Затем следовал
Кирин, поддерживавший мальчика, а Фрир шел последним — проверял, не забыли ли чего.
Накрапывал дождь, потом небо очистилось, Бледные полосы лунного света там и сям проникали сквозь редевшую сетку ветвей над старой дорогой. Фрира не покидало смутное беспокойство, все казалось, чего-то не хватает, чего-то он не доглядел, когда впопыхах осматривал место привала; и только немного спустя он понял, что ему непривычно отсутствие тяжести мальчика. Иногда он мельком видел его впереди; Тину висел на плече Кирина, уронив голову, рука была прибинтована к груди и потому казалось отрубленной; при виде его у Фрирасиротливо щемило сердце.
Он подсчитал, сколько часов скудного отдыха выпало им со времени засады, и цифра вышла такая, что собственное тело сразу взбунтовалось. Долгая дорога и усталость согнули спину, железными пальцами рвали мускулы плеч, делали его неуклюжим, подставляли подножки, втягивали в яростные схватки с колючим кустарником.