Если он не слышит своих соседей ни справа, ни слева, значит сзади так же незаметно могут подкрасться солдаты. Время от времени он приподнимался на руках и впивался взглядом в зеленую слезящуюся мглу; но уже на расстоянии ярда воспаленные глаза обманывались и отказывали ему. Безнадежно. Боже мой, и зачем они остановились? Во что бы то ни стало надо было преследовать бегущего врага, стрелять, крошить, уничтожать, нельзя было допустить, чтобы солдаты перестроились и ударили на них. Он посмотрел на часы. Стекло разбито, одна стрелка совсем погнулась. Когда это могло случиться? Он не помнил, как стукнулся рукой. Может, снять их и выбросить? Но в эту минуту на другом фланге снова посыпались выстрелы, он встал на колени.
— Вперед! — крикнул Ян. — Они хотят нас окружить.
Фрир не понял, передали это по цепи или Ян высказал собственное мнение. А может, это просто маневр? Но Ян уже исчез. Стрельба участилась. Фрир окликнул Бияна, а сам пустился бегом прямо на заглушённый листвой дробный звук перестрелки. Вначале рядом мелькала спина Яна, потом и он исчез: все, видно, были поглощены схваткой там, впереди. Значит, атакуют врассыпную, двигаясь к просеке полукругом. Он остановился — сердце так и бухало, — надо предложить Бияну срезать угол и выйти на просеку справа. Бияна позади не оказалось.
Он двинулся один в новом направлении, ветки били по лицу, колючки впивались в тело, резиновые подошвы скользили по мокрой глине, а он все рвался вперед, на передний край беглого, беспорядочного ружейного огня. И вдруг пальба прекратилась. Ни выстрела, ни единого звука. Только дождь да собственное надрывное дыхание.
С мучительным ощущением собственного бессилия он понял, что, очевидно, был прав тогда, вначале: это была ложная атака, чтобы выманить их с занятых позиций. И теперь весь левый фланг оказался под ударом.
Что же делать? Возвращаться на старое место или спешить туда, где только что стреляли? Растяпа, как мог он совершить такую ошибку и настолько растеряться, — ведь теперь он не знает, что ему делать. Действуй! Минуты бежали, а он все стоял, оглядываясь по сторонам, и где-то в глотке живым комком шевелилось отчаянье. Действовать, но как? Надо поскорее пробиться к тем, кто ведет бой.
Он снова кинулся вперед, не разбирая дороги, по памяти повернув в ту сторону, откуда слышал последние выстрелы. С радостью подставлял лицо хлещущим веткам, было больно, но он испытывал странное удовольствие, когда, проведя по щеке рукой, видел кровь. Кажется, здесь; но вокруг, куда ни глянь, тянулся лишь безлюдный подлесок. Это так потрясло его, что он чуть было не сделал глупость и не стал звать своих. И снова продирался сквозь кусты — дыхание как непрерывный стон, каждое биение сердца отдается болью, — продирался туда, к позиции, которую они занимали, прежде чем огонь вынудил их рассыпаться.
Порой он застывал, понурив голову, забывая об автомате, болтавшемся в левой руке; приходилось признаться, что он заблудился и не знает, куда теперь идти. Не знает толком, где просека. А дождь, словно издеваясь, все лил неспешными струями, назойливо бормотал что-то над ухом, как только он останавливался. Да, конечно, он заблудился. Заблудился в самый разгар боя! Сколько раз учил других, как избегать именно этого, и вот надо же, заблудился сам. Это было так нелепо, что он почувствовал, нервы не выдерживают, тяжкое прерывистое дыхание вдруг перешло в хриплый истерический смешок.
Он снова пустился бегом, просто потому, что было невыносимо стоять одному в лесу под сплошной стеной дождя. Пытался вспомнить дорогу, считал, сколько метров прошагала каждая нога. Бесполезно. Все бесполезно. В паническом ужасе у него уже не хватало сил напрячь волю и взять себя в руки.
Он даже не заметил этих троих в зеленом, пока не очутился совсем рядом и не увидел, что они смотрят на него, открыв рот, изумленные не меньше, чем он сам. Он круто повернул и метнулся прочь, в чащу, и опять ломился сквозь кустарник, чтобы поскорее скрыться и оставить их позади. Справа кусты зашевелились, и он на бегу яростно пустил туда короткую очередь.
Но только нажал на спусковой крючок, как его вдруг ударило в левую руку у самого плеча; он пошатнулся. И подумал, что, верно, ударился о дерево, заглядевшись, куда летят его пули, однако тут же понял, что ранен. Но продолжал идти, шатаясь из стороны в сторону, спотыкался, правой рукой упирался в землю, чтобы не упасть. И все шел, качаясь, пока жгучая боль в боку не пригвоздила его: он резко выпрямился, перевернулся и упал навзничь. Где-то в глубине смутно вспыхнули стыд и страх за то, что с ним творится… Он упал, но удара не почувствовал, а покатился, покатился в кромешную тьму.
Часть вторая
Зал, где сидел Арнолд Томас, когда-то служил баром клуба, но пока, во время Чрезвычайного положения, в клубе разместили оперативный отдел и столовую для старших офицеров; здесь он, Шэфер из полицейского управления там, внизу, на дороге, и Лоринг из гарнизона могли встречаться на нейтральной почве и выяснять конфликты, вечно возникавшие из-за нечеткого разделения их обязанностей. Местной прислуги больше не было, и они могли переругиваться сколько душе угодно и напиваться без всякого стеснения.
Сейчас зал был пуст. За стенкой со звоном мыл посуду солдат, обслуживающий бар. Но любое происшествие в части рано или поздно докатится и сюда. А торчать на виду возле лазарета просто нельзя, да и потом, судя по словам доктора, пленному пока ничего не угрожает. Он сомневался, выстоит ли Прайер, если Шэфер или Лоринг начнут его запугивать; но если пленный достаточно умен, он как можно дольше будет притворяться, что не приходит в сознание.
Томас отлично понимал, как трудно будет ему добиться своего. Лоринг только и ждет, как бы выжать побольше из этого человека, захваченного, когда патруль попал в засаду; да и Шэфер ничем не поступится, лишь бы получить хоть какие-нибудь сведения и арестовать несколько несчастных «связных». А ему важно, чтобы к нему прислушались, когда будут решать, что делать с пленным. Очень важно, и по причинам не только личным.
Он сел боком на потертое кожаное кресло, вынул пачку сигарет и закурил, заслонив зажигалку от вентилятора, жужжавшего над головой.
Вся беда в том, что если он обратится выше, к командующему зоной, в районное управление или в секретариат губернатора, то Шэфера и Лоринга, без сомнения, остановят, но есть риск, что пленника немедленно увезут отсюда. Единственный повод держать его здесь — надежда получить важную стратегическую информацию, а это скорее работенка для тех двоих, а вовсе не для него.
Вентилятор при каждом обороте издавал щелчок, напоминавший тиканье часов; только эти часы так сильно спешили, что казалось, время мчится галопом. Томас посмотрел на картины, развешанные на стене за стойкой — выцветшие карикатуры на членов клуба довоенных времен. Как странно, подумал он. Сколько лет люди приезжали сюда, занимались таким скучным делом, как предотвращение мелких стычек между религиозными общинами, и, выслужив пенсию, возвращались на родину. Сюда, в страну, живущую вне времени, ехали те, кто не хотел перемен; здесь один день был похож на другой, и каждый свободно мог предаваться любым чудачествам, а теперь заварилась такая каша, что было не до чудачеств, и оказалось, что все скроены по одной мерке. Никто уже не поражал оригинальностью, все стали похожи на одну огромную карикатуру Оккупанта.
Он пробовал сопротивляться процессу обезличивания, и к чему это привело? Его сослали и назначили на самую гнусную должность, начальником этого проклятого концлагеря, в десяти милях отсюда, вверх по реке, — несколько забитых людьми акров грязи и горя тяжким грузом повисли на его плечах. Он попытался протестовать, и в результате его заставили в самой подлой и грязной форме проводить ту же политику, которую он критиковал. Впрочем, таким образом он соприкоснулся с активными действиями карателей. И это можно использовать. В изоляторе сейчас лежит раненый…
Слышно было, как подъехала мощная машина, у дверей громко захрустел гравий. Это, наверное, Суэйн или Веннер, подумал он. Для горных инженеров или управляющих плантаций еще рано. В округе существовал молчаливый уговор, что после сумерек здание клуба как бы вновь обретает свой прежний облик и здесь собирается мужская часть европейского населения; но весь район Кхангту гудел от слухов о пленнике, и любопытство заставляло кое-кого из штатских врываться сюда в самое неурочное время.