— Как тот вор, что смеялся, когда деревенский суд приказал ему вернуть украденную корову, — фыркнул Тек. — У коровы-то ведь была чума.
— Я бы, кажется, согласился, чтобы они взяли все, что им нужно, — задумчиво сказал Кирин. — Земля останется нам. Мы выходим ее и снова вернем к жизни.
— Это точно, — добавил Тек, — сына не пристрелишь, даже если он охромел.
Анг покачал головой.
— Мы не будем достойны своей земли, если не вырвем ее из рук тех, кто нас ограбил.
Отдохнувший Кирин сидел, расслабившись, и смотрел вверх в гущу листвы.
— Я хорошо знаю эти места, — сказал он дремотным голосом. — Иногда в сезон дождей от реки в долине столбом поднимается зной и рассеивает облака. Тогда на небе видна голубая полоска; она повторяет все изгибы и повороты реки — точно огромная карта протянулась от края до края.
— Разве ты здешний? — спросил Тину. — Я думал, ты из Бандхала.
— Я учительствовал в здешней школе. А родился в деревне за несколько миль отсюда, вниз по реке.
— Это совсем рядом с Кхангту. Я ведь, знаешь, тоже из Кхангту. То есть жил там… А почему ты ушел из школы?
— С чего ты взял, что он ушел? — спросил Тек.
— В жизни всякое бывает, — сказал Кирин. — Меня лишили диплома.
— Он участвовал в студенческих демонстрациях, — ответил за друга Фрир. Он знал об этом периоде жизни Кирина. — Полиция стреляла, и несколько его лучших учеников были убиты.
— Понятно.
Но сам Фрир вовсе не был уверен, что ему все понятно. Вот оно, знакомое лицо Кирина, с привычным выражением невозмутимого спокойствия, кожа, туго натянутая на щеках, как у человека, в задумчивости сжавшего ладонями виски; лицо неподвижное, точно маска, и в то же время такое ясное, что сразу видно — этому человеку нечего скрывать. Фрир вовсе не был уверен, что ему понятно, каким образом Кирин, такой мягкий, так безропотно умеющий принимать все удары судьбы, выбрал путь сопротивления. Кирин сам рассказывал Фриру, при каких обстоятельствах он сделал свой выбор; весь ход событий вроде бы подводил к этому, и все же главная причина, толкнувшая его на решительный шаг, так и оставалась неясной. Фрир часто замечал, что спрашивает себя, почему люди, примкнувшие к освободительному движению, отважились на такой шаг? И желание узнать, почему эти четверо вызвались идти с ним, — частный случай того же вопроса, и вероятно, лишь косвенный способ задать его самому себе. Зачем он здесь, в джунглях, среди людей, для которых на его родине есть только одна кличка — бандиты? Порой его положение казалось настолько фантастичным, что искать какое-то разумное объяснение было просто нелепо. Но если взглянуть с иных позиций, вопрос даже не вставал. Раз он отлично умеет вести партизанскую войну в джунглях, то где же ему и быть, как не в джунглях? Он воевал вместе с Ли во время войны, когда части «М» действовали в тылу врага, и сейчас воюет вместе с Ли. Многое изменилось, но это осталось, как прежде. И если хоть какая-то частичка его жизни осталась прежней в мире, где неустойчивость — закон, значит его натуре свойственно постоянство. А раз так, то он неизбежно должен был оказаться здесь. Он делом хотел доказать свою преданность идее, и только та жизнь, которую он сейчас ведет, давала ему возможность осуществить это.
— С выступа, где вы сидели, виден Кхангту? — прервал его размышления Тину.
— Город — нет. Только излучина реки к югу от него.
— Пеланг Боу. Ее называют Пеланг Боу. Там глубокая заводь у другого, обрывистого берега. Мы там часто плавали.
— А я так и не выучился плавать, — ударил себя в грудь Тек. И даже это признание звучало у него как похвальба. — Ребята моего подразделения в лагере узнали и решили меня выучить. Повели к реке, будто на рыбную ловлю, и — раз! — пихнули в воду, а там с головкой. Когда вытащили, я им и доложил, что у меня в карманах их сигареты, весь паек за неделю. Я как раз только что получил на всех в комиссариате.
— А чудно все-таки, — продолжал размышлять вслух Тину. — Чудно прятаться в местах, где прожил всю жизнь.
— Да, странно, — согласился Кирин, — я и сам часто об этом думаю: как все меняется, когда уходишь в джунгли. И пуще всего избегаешь родные места, ведь прежним друзьям «уход в джунгли» должен казаться уходом из жизни. Странно! Пожалуй, еще более странно, — он взглянул на Фрира, — чем приехать сюда из других краев, где живут совсем иначе.
— Трудно сказать, — Фрир пожал плечами. — Места, страны — мало что значат для меня: чуть жарче, чуть холоднее, только и всего, — и он повернулся взглянуть на Анга. Ведь тот тоже прибыл из чужой страны; но Анг никогда не принимал участия в таких разговорах. Он сидел тут же на корточках, неподвижно, уйдя в себя, как бы в знак неодобрения — словно его мысли и дела принадлежали только будущему и предаваться воспоминаниям он считал просто неприличным.
— А я и не знаю, откуда я родом, — сказал Тек, самодовольно ухмыляясь. — Я вырос в самой нищей части Рани Калпура, но навряд ли родился там. А где — сам не знаю. И родителей своих не знаю. Так что куда бы я ни шел, — он хихикнул, — может статься, что иду к себе домой, а может, и в обратную сторону. Почём знать?
— Тебе по крайней мере нечего бояться, — сказал Тину, — что они выследят, кто твои родные, и выместят на них все.
— Так-то оно так, — Тек по-прежнему ухмылялся. — Зато всякий раз, когда доходят слухи о расправах в какой-нибудь деревне, я не знаю, что и думать: а вдруг досталось моим родителям?
— Мы все должны так думать, — сказал Кирин. — Думать так каждый раз, когда узнаем, что кто-то из земляков пострадал из-за наших действий.
Его слова, видно, чем-то рассердили Анга.
— Каждая сожженная деревня, — резко сказал он, — для нас не менее выгодна, чем удачная вылазка.
— Так, может, нам самим сжечь несколько деревень, — с явным сарказмом заметил Фрир, — и постараться, чтобы это выглядело делом рук местной полиции?
— Возможно, дойдет и до этого, — невозмутимо отпарировал Анг.
Злобные слова так и вертелись у Фрира на языке, Но он сдержался и промолчал. Он дал себе слово, что Ангу не удастся его спровоцировать. Поддаться на такую провокацию для него небезопасно. Резкая фраза о сожженных деревнях, брошенная Фриром, оборвала непринужденный обмен воспоминаниями. Кирин, видимо, чувствовал себя виноватым в неловком молчании, которое воцарилось в маленьком отряде.
— Да, я понимаю, — начал он таким тоном, будто его вдруг осенило, как выйти из тупика, и он спешит поделиться своим открытием с товарищами. — Понимаю, что такое великое дело, как наше, может вобрать в себя все — плохое и хорошее — и каким-то образом все это использовать. Но в том-то, мне думается, и вопрос: имеем ли мы право использовать все и, используя, придавать всему новый смысл? Ведь и бедствия, перенесенные нашей землей, могут служить какой-то цели.
— Выходит, надо благодарить тех, кто нас эксплуатировал? — съязвил Анг.
— Нет, — ответил Кирин своим обычным ровным голосом. — Благодарить не надо, но тот, кто служит нашему делу, должен понимать, что все вокруг можно обратить на общую пользу; он должен ощущать единение со всем окружающим.
— Даже с врагами!
— Ну, в некотором смысле…
— Ты безнадежен, — раздраженно оборвал его Анг. — Тебе бы священником быть. Всегда стараешься «наше дело», как ты его называешь, превратить в какое-то особое состояние духа, которое вызывают постом и молитвой.
— Это уж точно, — заметил Тек, — поститься нам не привыкать.
Тину поерзал, встал и пошел по тропинке к выступу скалы. Хочет взглянуть на знакомые места, подумал Фрир, и окликнул мальчика.
— На, возьми бинокль. Только заслони стекла рукой, чтобы снизу не заметили, а то они сверкают на солнце.
И посмотрел на Анга, почти уверенный, что тот осудит его за сочувствие мальчику; но Анг, похоже, не обратил внимания.
Тек протянул руку, снял с ветки флягу, напился и предложил остальным, Фрир прополоскал рот и сплюнул, потом с жадностью проглотил немного тепловатой жидкости. И только сел, как эти несколько глотков крошечными каплями пробились сквозь поры, защекотали кожу и букашками поползли по груди.