Томас засмеялся.
— Не желаете подачек! — И добавил более резко: — Не такой уж подвиг отказаться от сигареты, коль скоро вы приняли возвращенную вам жизнь.
Показалось ему или на лице действительно мелькнула тень горькой улыбки? Это уже кое-что, хотя и немного; свист воздуха под лопастями винта с издевкой напомнил, что он не вырвал еще ни единого звука из плотно сомкнутых губ. И вдруг он сообразил, что первый шаг, подсказанный далеким прошлым, был неверен. В вопросе звучала готовность перейти в любую минуту к силе, а именно этого он и должен избегать. Если привести в исполнение затаенную угрозу, тогда рухнет намеченный план. А план в том и состоял, чтобы добиться доверия и чтобы пленный заговорил легко и непринужденно. Для этого сам Томас должен держаться легко и непринужденно, даже если и не сразу удастся втянуть пленного в беседу. И прежде всего надо поскорее побороть свою внутреннюю скованность — Томас взял себя в руки, успокоился и закурил.
— Трудно беседовать с человеком, который обязан тебя слушать, — начал он. — Это очень мешает, и, когда, наконец, заговоришь, хочется кричать в полный голос.
Он сделал паузу и с удовольствием отметил, что перемена тона подействовала: молчание не было уже таким тягостным и враждебным. Он будет просто болтать, говорить первое, что придет в голову, даже жаловаться на собственные трудности, — словом, будет вести себя необычно для следователя и добьется того, что пленный заговорит. Время есть, он сумеет навести разговор на нужную тему.
— Я буду говорить, — продолжал он, — а вы сами решите, есть ли вам смысл отвечать. Конечно, сейчас вы боитесь за каждое свое слово. У вас уже пытались силой выудить информацию военного значения, вы полагаете, что я иду к той же цели другими методами. Но вы ошибаетесь. Я — государственный служащий, и меня волнуют лишь перспективы этого… конфликта. Мне интересно, какой вам смысл вести войну и неужели война — единственное имеющееся в вашем распоряжении средство? Мне хочется еще понять, какова разница между вашими и нашими планами в этой стране. И помимо прочего, мне лично очень любопытно познакомиться с вами. Я все спрашиваю себя: что заставляет людей поступать так, как поступили вы? И вопрос этот тоже не праздный: я и тут хочу знать, какова, в сущности, разница между побуждениями, которые привели вас в джунгли, и тем чувством протеста, что возникает у меня самого по поводу проводимой нами политики. Снова пауза. Ему кажется, что все им сказанное висит в воздухе и, точно стрелка на ниточке, вертится то в одну, то в другую сторону. Ну и монолог: трудно найти правильную интонацию; то говоришь слишком тупо и монотонно, то скороговоркой барабанишь будто за ученные слова…
— Впрочем, — продолжал он, — пусть даже я приведу доводы, которые позволят вам вступить в разговор, не предавая никого из товарищей, — вы можете спросить, какой вам в этом прок?.. Не стану напоминать, что, если я не получу ответа, сюда вернутся те, кто был вчера, и пустят в ход методы куда более грубые. Да, да, именно так; но то, что нужно мне, невозможно получить путем запугивания. То, что нужно мне, вы должны дать добровольно, на основе наших общих интересов, и мы их отыщем, потому что оба придаем им серьезное значение.
И добавил после краткого молчания:
— Конечно, я не думаю, что вам уж совсем безразлична — чисто физически — отсрочка допроса такого рода, какому вас подвергали вчера. Но все-таки я утверждаю, что это не должно быть главным соображением. Потому что верю, что во время обмена мнениями мы можем наткнуться на кое-что куда более ценное по большому счету, нежели те сведения, за которыми охотятся те двое. Я хочу сказать — ценное для меня, как для человека, которого интересуют проблемы более широкие. Да и для вас тоже, потому что вам придется защищать свои позиции, и вы должны только радоваться возможности высказаться. Ведь изложение ваших взглядов отнюдь не вынуждает вас совершить то, что вы считаете предательством.
Новая пауза, во время которой Томас напряженно ждет отклика на эту свободную импровизацию. И, выделив главную мысль, вдруг предлагает ее пленнику как простой выбор:
— Вот, пожалуйста. В одном случае вы теряете все и ничего не выигрываете. В другом — ничего не теряете, зато, возможно, кое-что и выиграете. Теперь решайте.
Фрир не отводит глаз от потолка, но облизывает распухшие губы и слегка хмурится — видно, обдумывает то, что услышал. Голова на подушке повернулась, чуть дернулась из стороны в сторону, но глаза по-прежнему слепо устремлены в одну точку, словно он даже не может сопротивляться тому, чтобы его вывели из транса. Он дважды пытается открыть рот, и когда, наконец, может что-то выговорить, из губ вырывается хриплый, еле различимый шепот:
— Нет выбора. Для меня нет выбора.
Чтобы расслышать, Томасу пришлось нагнуться; но даже этот слабый, похожий на вздох голос вызвал у него самодовольное чувство торжества. Пленный все-таки заговорил! Ведь самое трудное было заставить его раскрыть рот. Что бы он стал делать, если бы пленный просто упорно молчал? А теперь надо поскорее воспользоваться грубым промахом противника.
— Нет выбора? — быстро переспросил он. — Что вы хотите этим сказать?
— В любом случае, — медленное дыхание с трудом превращалось в приглушенную речь, — в любом случае меня повесят.
Он говорил так тихо, что Томас не уловил, была ли этих словах покорность или жалость к самому себе.
— Возможно, — ответил он. — Это не от меня зависит. Моя власть ограничивается тем, что происходит с вами здесь. Но то, что произойдет здесь, не так уж маловажно, вот в чем все дело.
Широкая грудь чуть дрогнула. Пленный, видно, хотел пожать плечами, но это была лишь тень движения.
— Вряд ли вы можете позволить себе роскошь думать о будущем, — продолжал Томас, — но, наверное, стоит дорожить каждым часом, каждой минутой, выпавшей на вашу долю. И далеко не безразлично, как пройдёт эта минута.
Снова голова дернулась на подушке, и голос обрел большую силу.
— Я хочу, чтобы все было уже кончено! — выкрикнул Фрир.
— Разумеется, — деловито и спокойно отозвался Томас. — Но один и тот же отрезок времени может пройти быстро, а может показаться вечностью. Все зависит только от вас.
Разумность доводов, кажется, проняла пленного. На повторный совет сделать выбор он ответил вполне логично.
— В моем положении любая уступка стоит слишком дорого. — Голос постепенно креп, точно Фрир с каждым словом заново учился говорить.
— Слишком дорого для вас?
— Дороже, чем я имею право платить.
То, что он вслух заговорил о важности своего долга, показывало, насколько поколебалась его решимость с той минуты, как он пришел в себя. Он, наверное, устоял бы против прямой атаки; но ему предложили выбор, и он высказал свои опасения; значит, он принял предложение всерьез и даже начинает торговаться.
— Вы недооцениваете обстановку, — сказал ему Томас. — Тем двоим, что были до меня, нужно одно. А мне нужно совсем другое. И пока вы владеете тем, что нам нужно, вы можете маневрировать. А коль скоро мы добиваемся от вас разного и разными методами, тем шире ваши возможности. По правде сказать, ваш единственный выход — это лавировать и торговаться. Фрир плотно сжал губы; ведь даже простое упоминание о каких-то возможностях звучало иронией в его безнадежном положении.
— Пусть выбор обойдется дорого. Но стоит взвесить, кто же будет платить. Если мои коллеги добьются своего, тяжесть расплаты ляжет на тех, с кем вы заодно. А то, что нужно мне, касается вас, и только вас.
Губы Фрира раздвинулись, обнажив стиснутые зубы:
— Если я продержусь против тех двоих, конец наступит скоро.
— Возможно, — Томас уклончиво отвечал на все предположения пленного о том, что с ним будет. — А вдруг не выдержите? Как же можно играть, если за проигрыш расплачиваются другие?
Голова Фрира опять заметалась по подушке, лоб складками пересекли морщины.
— Нет, — выдохнул он. — Рисковать не могу. Надеюсь, что выдержу, но… Нет. Не могу сказать: зовите их.
— А я и не собираюсь. — Томас улыбнулся. — Да и выбора уже нет. Вы его сделали. Вы добровольно согласились говорить со мной и рассказать о себе. И кое-что уже сообщили, отказавшись от скорой смерти из боязни повредить друзьям. — Томас нарочно подчеркнул, что выбор уже сделан, да к тому же еще из самых благородных побуждений, а чтобы подстегнуть пленного и вырвать неохотное согласие, добавил: — Точно также, как и я рассказал вам о себе, о том, что не все одобряю в политике Чрезвычайного положения, что у меня иные взгляды, чем у тех, кто был у вас вчера, и мой интерес к вам настолько велик, что я тоже готов пойти на некоторый риск.