Тишина незаметно обволокла их убежище и свернулась клубком посреди. Кирин, видимо, дремал, запрокинув голову. Анг сидел неподвижно, обхватив колени, глядя прямо перед собой. Веки у Фрира отяжелели и медленно опустились. И вдруг рывком раскрылись от резкого металлического звука. Это Тек взял автомат, прислоненный к дереву, вместе с другим оружием, вынул узкий длинный магазин и стал проверять, как работает затвор.
— Там, кажется, набралось маленько грязи.
Видно, он просто искал предлог, чтобы собрать, разобрать и снова собрать ружье. Искусные пальцы работали и сквозь стиснутые зубы вырывался приглушенный свист.
— Чудно получается с этими автоматами, — проговорил он, ни к кому не обращаясь. — Взять хоть бы этот. Там за морем сколько жизней пролетело, пока люди додумались делать такие ружья. А теперь, когда сделали, так любой, кто раньше, кроме копья, ничего и в руках не держал, берет пулемет и давай косить заморских.
Мысль эта рассмешила его.
— Ты даже сам не понимаешь весь смысл того, что сказал, — проворчал Анг.
— А вот и понимаю! — ухмыльнулся Тек. — И побольше, чем думают некоторые. Только я узнаю все на ощупь, кончиками пальцев.
— Что ж, это тоже путь, — согласился Анг. И, покосившись в сторону Кирина, добавил: — Потому ты и не отрываешься от жизни. И все, что знаешь, можешь использовать на практике.
— Все можно использовать, — тихо сказал Кирин. Видно, он все-таки не спал.
— Ты опять за свое. Но если все можно использовать, значит ничего не стоит менять и ни от чего не надо избавляться. А ведь есть и такое, что можно использовать только против нас, — и это необходимо уничтожить.
Видно, Анг все еще кипел после той, первой фразы Кирина и только ждал случая снова вызвать его на спор и опровергнуть его идеи. Не разгромить их было для Анга все равно что оставить неподавленным очаг Сопротивления, который создавал угрозу исходу целой операции.
— Многое надо разрушить прежде, чем строить новое.
— Разрушение — зло, — продолжал Кирин тем же ровным голосом. — Зло даже и в том случае, если необходимо уничтожить нечто разрушительное. Но зло, которое совершается сознательно, всегда можно исправить. Если же мы отрицаем, что творим зло, то оно в конце концов уничтожит нас самих. Ибо, отрицая, что это зло, мы не сможем ограничить разрушение рамками необходимости.
Анг покачал головой.
— Только веря, что наше дело справедливое, мы можем надеяться на успех. Требовать, чтобы люди сражались с сомнением в душе, то же самое, что приказывать стрелять из сломанного ружья. Это ошибка.
— Возможно.
— Отказ пользоваться всеми возможными средствами в справедливой борьбе тоже ошибка.
— Все должно идти на пользу, — повторил Кирин. — Но использовать — значит сохранить. Сделать частью того, что мы строим. Ничто не должно быть потеряно.
Анг внезапно повернулся к Теку.
— Ты понял, о чем он говорит?
— Так, слова…
— Тебе они понятны?
Тек пожал плечами и продолжал чистить разобранный пулемет.
— Он тебя не понимает, — бросил Анг Кирину, — и я не понимаю. А то, что непонятно людям, которые борются, бесполезно и для целей, ради которых идет борьба. Этого ты не станешь отрицать?
— Я не отрицаю, что могу ошибиться. Может быть, я ошибаюсь и когда говорю, что все в мире полезно. Но даже эта ошибка, — сказал он с доброй улыбкой, — тоже может принести свою пользу.
— Ты безнадежен!
Фрир слишком хорошо знал, как опасна кажущаяся небрежность в голосе Анга. Надо предупредить друга, чтобы был поосторожнее. Фрир чувствовал себя виноватым: ведь из-за него столкнулись эти двое.
Он не был уверен, что вполне уловил мысль Кирина, зато Анга понимал отлично. Только, пожалуй, теперь ему не нравилось то, что он понимал. Когда Фрир вернулся сюда, ему казалось, он твердо знал, какие берет на себя обязательства и какую ответственность. Но, видно, он не подумал о том, что придется отвечать и за те действия, на которые в отчаянье могут решиться такие, как Анг. Да к тому же в этой духоте, в забитом листвой воздухе, спорить было невозможно. И вообще, какие могут быть споры в атмосфере насилия. Слова тут могут привести к кровопролитиям, даже досужие мысли, высказанные вслух, могут в плохую минуту обратиться против себя…
Он видел, как Тек отложил автомат и взялся за одно из ружей. Теперь он ухмылялся потому, что был полностью поглощен добровольно взятой на себя работой; острые локти энергично двигались взад и вперед, протирая подвижные части оружия промасленной тряпкой, которую он вечно таскал с собою. Тонкие, как виноградная лоза, но столь же гибкие и упругие руки его не знали усталости. Фрир оглядел себя — большие руки и ноги, узловатые мускулы — все тело, куда более крупное, чем у других, показалось ему сейчас каким-то громоздким, чересчур плотским и земным, словно оно было предназначено для иной среды, чем этот зеленый обволакивающий сумрак в чаще леса.
Вернулся Тину и повесил бинокль на ветку рядом с флягой. Постоял немного и бросился на землю.
Наверное, вид мест, так хорошо знакомых, расстроил его, подумал Фрир.
— У тебя здесь есть кто-нибудь?
— Дядя. Родители померли. Дядя воспитал меня и отдал в школу. — Тину ерзал, стараясь поудобнее устроиться на охапке срезанной травы. — Хотите, вскипячу чай? — предложил он услужливо. — Тут есть веточки, которые годятся для заварки. А если развести костёр у самого ствола, дым затеряется в листве, так что… — Не стоит рисковать.
Желание мальчика показать, что он чему-то научился, только напомнило Фриру, как много ему еще надо учиться. И при мысли о том, сколько еще надо учиться Тину, Фрир вдруг почувствовал, какой он сам старый.
— Борьба — это главным образом умение ждать и томиться. Тот, кто умеет ждать, наверняка будет хорошим борцом.
— Точно. — Тек поднял вверх ружье с вынутым затвором и продул ствол. — Однажды, еще в самые первые дни, мы засели на опушке и чуть ли не неделю ждали случая подстрелить управляющего плантацией. Спасибо, кто-то из слуг вышел из бунгало и сказал нам, что он давно смылся, а то мы бы и сегодня еще там торчали.
Первые дни… Это напомнило Фриру, что борьба идет уже давно. А еще раньше была война. У него-то получилась немалая передышка. Но для таких, как Анг и Ли, все это длилось… Сколько ж лет? Да около пятнадцати прошло с тех пор, как они ушли в джунгли. Пятнадцать лет скрываться, наносить внезапные удары и снова прятаться. Пятнадцать лет! Лучше бы он не вспоминал об этом…
— А где ты учился? — спросил Тек Тину. — У миссионеров, что ли?
Мальчик кивнул.
Тек хохотнул и покачал головой.
— Да, тебе еще многое надо узнать и еще больше забыть. А мне вот, — он ткнул себя в грудь, — мне забывать нечего. А все почему?
— Да потому, что ты ничего и не знал, — с досадой ответил Тину.
— Уметь стрелять важней, чем уметь думать, — убежденно сказал Тек, прислоняя ружье к дереву. — Если бы мы там, в лагере, больше стреляли по мишеням…
— У нас не осталось бы пуль, чтобы бить врага, — резко закончил Анг.
— Это точно. — Тек засмеялся. — И были бы мы, как тот старый дурак, что хотел сбыть дочь с рук и давал ее на пробу всем мужикам в деревне. Кое-что всегда надо приберечь.
— Все знания на пользу, — мягко сказал Кирин. — Дурных знаний нет. Их только употребляют во зло. Жизнь меняется, и нам нельзя оставаться в плену у прошлого. Правда, многое повторяется снова, и тогда голос прошлого опять может зазвучать для нас. Ничто не должно быть утеряно. Древние аскеты обуздывали себя, чтобы добиться свободы духа, но разве не похоже это на самоограничение тех, кто хочет избавиться от предрассудков своего класса и примкнуть к другому?
Анг ответил сдавленно:
— Дело вовсе не в отдельных людях. Общественное положение — вот что обусловливает правильность взглядов.
— А если общественное положение человека приводит его к ошибочным взглядам…
— Какое значение имеет считает тот или иной, что он прав. Каждый думает, что он прав, история всех рассудит.