— Отлично, — уверенно солгал Томас. — Я наметил, что вы посетите лагерь в четыре часа.
— В самую жару!
— Это лучшее время, чтобы застать всех служащих.
— Но если там все в порядке, так зачем его, собственно, осматривать?
— Тогда давайте отменим, — с облегчением согласился Томас.
— А как насчет этого парня, пленного? В каком он состоянии. Рана тяжелая?
— Не очень. Его отлично лечат.
— Он начал говорить?
— Да. Но пока ничего интересного не сказал.
— Помощник губернатора хочет, чтоб его перевели отсюда, как только он будет транспортабелен. Когда это можно сделать?
— Не знаю. Надо спросить майора Прайера. Только…
— Только что? — он быстро взглянул на Томаса.
— Ничего.
— С ним что-нибудь неладно? — Глаза Брэндта начали округляться.
— Все в порядке, сэр.
— Хорошо. Пора бы уже только получить информацию. Как я понимаю, допросы ведет… как зовут этого офицера полиции?
— Шэфер!
— Да, да, Шэфер.
— Ну, с этого было начали, — осторожно сказал Томас.
— А потом?
— Он так плохо справлялся, что я предпочел заняться сам. С общего согласия, конечно.
Брэндт отодвинул тарелку и глубже уселся в кресло.
— Мне это не очень нравится, Томас. Стоит вам вмешаться, как сразу возникают политические трения. Вам понятно, как важно было захватить этого пленного?
— Полагаю, что да, сэр. В газетах уже есть сообщения?
— Еще нет. Но вы же знаете этих репортеров. Надо все держать в тайне, пока мы не решим, что с ним делать. — Он закрыл глаза и соединил кончики пальцев. — Вот вкратце моя точка зрения. Этот человек должен признать свою вину, признать публично. Должен на открытом процессе осудить то, что совершил, и чтобы при этом не создалось впечатления, будто его вынудили. В противном случае, боюсь, некоторые бессовестные люди захотят использовать это дело.
— Смею сказать, вы очень точно определили положение.
— Это мнение и помощника губернатора. Нам вовсе не нужен мученик, верно? Особенно такой. Сначала вообще хотели замолчать эту историю и свалить все на запрет цензуры. Но, к сожалению, приходится считаться с иностранной прессой. Есть страны, увы, даже дружественные, которые, хоть и сами в трудном положении, но с радостью начнут тыкать в нас пальцами.
— Как это верно! — Теперь Томас, осторожно нащупывая путь, начал развивать свой план. — Когда его привезли, на меня свалилась огромная ответственность. Я должен был угадать, какую тактику избрали бы вы и П. Г. и сделать все, чтобы не дать скомпрометировать ее.
— Да, — неуверенным тоном, — по-моему, это был ваш долг.
— А также сделать все возможное, чтобы успешно эту тактику проводить.
— О чем вы, Томас?
— Вы же знаете, я сам был в плену во время войны. Помню, какое подавленное настроение у людей, когда их схватят. И мне казалось, что было бы ошибкой не воспользоваться психологическим состоянием пленного и не попробовать обработать его в духе, желательном для вас и П. Г.
— Это еще что?
— Я же сказал, что пока выжал не очень много; но все-таки установил неплохой контакт.
Брэндт наклонился вперед, брови сдвинулись, прорезав лоб двумя глубокими складками.
— Что-то я не припоминаю рапортов на эту тему.
— Я их еще не отсылал. Хотел дать вам в собственные руки, когда будете здесь. — И добавил, словно в свое оправдание: — Все записано слово в слово — каждая беседа.
— Так, — важно промямлил Брэндт. — Мне трудно судить, пока я не узнаю все подробности. Но вот что я вам скажу. — Он отодвинулся от стола, этим движением словно желая отстраниться от гнева, который может навлечь на себя сверху Томас. — Скажу, что вы пошли на большой риск. П. Г. может счесть, что вы не повредили делу; но может и решить, что и повредили. Это мы еще посмотрим. А пока надо ускорить отправку пленного в Рани Калпур.
— Именно, сэр. Допустим, — здесь Томас перешел к самой трудной части, — допустим на минуту, что П. Г, и вы, разумеется, прочтя мои рапорты, придете к выводу, что я действую правильно. Это будет означать, что мне можно продолжать, верно? Ведь любой, кто займет мое место, неизбежно потеряет время, чтобы достичь того, чего я уже добился. — И добавил обезоруживающе: — Я говорю, конечно, чисто предположительно, что, может быть, вы оба пожелаете принять такое решение.
— Не имею никакого желания принимать его самостоятельно, уверяю вас. И не собираюсь служить посредником между вами и П. Г. — В знак неудовольствия у Брэндта втянулись щеки и губы, и на миг он стал похож на скандализованного старичка. — Конечно, — сердито продолжал он, — дело, видно, зашло так далеко, что мне ничего не остается, как отозвать вас для личных объяснений.
— В таком случае не о чем больше и говорить. Если вы освободите меня…
Тут Брэндт понял, что его завлекают в ловушку и сейчас придется принимать решение.
— Все это очень хорошо, но нельзя же вот так сразу найти заместителя. Да и с чего вас надо замещать? — Мне не хотелось бы оставлять лагерь в руках туземцев, и я не сделаю этого без приказа высшего начальства. Если вы считаете, что так надо… — Послушайте, Томас. Я уверен, что вы только и мечтаете проехаться в столицу всякий раз, когда вам в голову приходит очередной бредовый проект, но наше ведомство так не работает.
— Понимаю, сэр, — он словно нехотя соглашался остаться.
— О господи! И почему только его не убили? — вздохнул Брэндт. — Несколько строк в газете, и делу конец.
— Но ведь это же нам на руку!
— Значит, он готов признаться, что он изменник?
— Не совсем так. Но у него появились сомнения в методах, которые пускают в ход мятежники.
— Охотно верю; особенно теперь, когда они терпят поражение.
— Более того. У меня твердое впечатление, что у него были разногласия с другими главарями по поводу этичности некоторых их действий. У него какое-то двойственное отношение к ним. На этом я и играю.
— Ну знаете, Томас, лично я не стал бы копаться в мыслях подобного человека. Если он готов на суде полностью признать свою измену…
— Боюсь, что нет… пока. Надо каким-то образом заставить его прийти к этому.
— Например, обещать помилование?
— Нет. Он не ищет послаблений для себя.
— Вы что-то уж слишком высокого мнения об этом типе. Я б даже сказал, он лучше вас сумел использовать ваши с ним беседы.
Томас ответил не сразу, надо было сначала совладать с раздражением.
— Вряд ли он когда-нибудь признает несправедливой цель мятежа — речь может идти только об ошибочных путях. Но нам ничего другого и не нужно; а чтобы он согласился, необходимо доказать, что иной путь действительно существует.
— Доказывать что-то пленному, убеждать его? Да кто обязан перед ним оправдываться! Как раз наоборот… — Брэндт угрюмо покачал головой. — Ну и заварили же вы кашу! Совершенно все запутали.
— Но если мы изменим его точку зрения, это повлияет и на тех, кто думает, как он.
— Бога ради, Томас, я же сказал, этого парня надо было заставить признать свою вину. Таково мнение П. Г. и мое. И незачем доказывать нам, что мы правы. Ближе к делу, если можно. Куда вы клоните?
— А вот куда, — Томас перевел дыхание. — Мы сообщили в газетах о своем намерении дать частичное самоуправление, объявить амнистию…
— Если будет восстановлен порядок. Не забывайте этого.
— Но выдвинуть условия — тоже путь к восстановлению порядка. Ведь мы уже ведем переговоры о том, чтобы предоставить определенные полномочия временному правительству.
— Как мило, что вы стараетесь держать меня в курсе нашей политической стратегии, Томас, — тяжело сострил Брэндт. — Только, извините, я что-то не могу уловить, при чем тут ваш пленный.
— Но он же отличный посредник! — Наконец-то он открыл заветный план, который так ревностно пытался осуществить. — Когда дойдет до переговоров об амнистии с теми, в джунглях, нам не найти лучшего парламентёра. Надо убедить его в искренности наших намерений, ведь он — единственный, кто сумеет убедить их. Неужели вы не видите, — нетерпеливая горячность прорвалась сквозь осмотрительность, — у нас в руках может оказаться средство прекратить эту бесплодную, трагическую вооруженную борьбу? — Но на лице собеседника не отразилось ничего: то ли он не понимал, то ли делал вид, что не понимает, и старался выиграть время. — Я не говорю, что это непременно удастся, — поспешно добавил Томас, — но может и удаться. А если нет, мы все равно ничего не теряем.