Фрир поднял голову, но, несмотря на отчаянные попытки сдержать себя, скулы его так и свело от горя. — Об этом вы тоже думали? Ответа не было, только висевшие руки сжались в кулаки и чуть вздрагивали от волнения. — Вот, кажется, знаешь человека, — Томас почти философствовал, — а всё равно никогда нельзя быть уверенным, как он будет реагировать на такие вещи. Некоторые, наверное, храбро сражались в джунглях, а на эшафот их приходится буквально тащить на руках. Резкая перемена вдруг произошла с пленным: все тело била конвульсивная дрожь, глаза, глядевшие мимо и словно сквозь Томаса, вдруг глянули ему прямо в лицо, прищуренные и ярко-синие от леденящей ненависти.
— Будь… ты… проклят! — Фрир задохнулся. — Будь… ты… проклят! — Он остановился и перевел дыхание. — Подлый… Ах ты, подлая… сволочь! Гнусная, подлая сволочь! Радуешься, да? Играешь человеческими жизнями! Ах ты подлец, грязный империалист, возомнивший себя богом!
Томас не ожидал взрыва, который сам вызвал, он даже испугался: какая сила была у него в руках, а он и не подозревал. Непременно надо воспользоваться ею! Если проклятый изменник хочет встать в позу героя, заставь-ка его дорого заплатить за такую привилегию.
— Она умрёт, но это еще не все! — почти выкрикнул он не своим голосом. И, не помня себя, все говорил и говорил, слова выскакивали бесконтрольно, разум выключился: — Это еще не все. Прежде чем вести на допрос, ее разденут догола. И надругаются над ней. Об этом вы думали? Она достанется Лорингу! — взвизгнул он. — Лоринг бросит ее на пол камеры и…
Сильная рука зажала ему рот и пресекла дыхание — Фрир одним прыжком выпрямился. Томас отлетел к стене и, пригвожденный, прямо перед собой, почти вплотную увидел бородатое лицо, искаженное отвращением и яростью. Он тщетно пытался оторвать от себя могучие волосатые руки.
Дверь распахнулась в камеру влетел констебль. Он вскинул тяжелое кольцо ключей и с маху опустил на голову Фрира. Руки Фрира упали, шатаясь он пересек камеру и рухнул на полу, в углу.
— Вы целы, сэр? — спросил констебль Томаса.
— Да.
— А с ним как?
— Оставьте на месте. Не трогать, слышите? Не бить, ничего такого. — У дверей он повернулся и добавил, шаря в кармане: — Я не хочу, чтобы вы рассказывали об этом. Понятно? И сунул несколько бумажек в руку констеблю.
Садясь в машину, Томас заметил, что перед его рубашки помят и двух пуговиц не хватает. Этого следовало ожидать. Мог бы хоть приготовиться к защите. Вечная его беда — недостаточно быстрая реакция. Но ведь он не знал, что сам наговорит такого. Что на него нашло? Видно, сказалось напряжение последних дней. А может, и нечто более глубокое, издалека идущее — напряжение нескольких лет, когда он все хочет вести себя цивилизованно в условиях, где нужен совсем иной подход. Не удивительно, что ничего у него не клеится.
И все же вряд ли кто-нибудь другой добился бы от пленного большего, чем он. По крайней мере надо признать, что он нащупал слабое место Фрира и заставил его мучиться; кто знает, может, ближе к концу он и сломается? Томас на это надеялся. Он ничего бы теперь не пожалел, лишь бы увидеть, как Фрир валяется в ногах и молит о пощаде.
Отвратительная сцена в камере, во всяком случае, дала свои плоды — она уничтожила последнюю каплю сочувствия к узнику. Какая бы судьба теперь ни постигла Фрира, Томас встретит ее с полным равнодушием — это будет для него просто доказательством того, что человек получил по заслугам. Ему даже хочется быть свидетелем. Да они, наверное, и разрешат. У него уже появились кое-какие мысли о том, как использовать судебное разбирательство в целях пропаганды, вдруг в конце концов это еще и поможет ему вырваться из проклятой дыры.
Томас дал указание насчет перевозки и часов около пяти пошел в клуб выпить чаю. У дверей стоял бронированный автомобиль, шофер со вторым солдатом курили, прислонившись к крылу.
В столовой Лоринг уже ждал Томаса.
— Я решил ехать с вами. Уже и так просрочил отпуск.
Томас ничего не ответил. Подали чай, он с трудом заставил себя проглотить несколько сандвичей.
Лоринг сидел на ручке кресла, покачивал ногой и курил быстрыми затяжками.
— Поторопитесь, — нетерпеливо сказал он. — Мы не хотим большую часть дороги ехать в темноте.
Томас завернул в салфетку фрукты на дорогу и вслед за Лорингом вышел из клуба.
С юга доносились раскаты грома. Они сели в машину. Дважды повернулась заводная ручка, мотор взревел. Стреляя выхлопными газами автомобиль тяжело покатил вниз к зданию полиции.
За рекой на вершины гор надвинулась туча, из багрово-черного отвислого брюха вот-вот готов был хлынуть дождь. Все вокруг было залито предгрозовым мертвенно-зеленым светом.
Шэфер был у себя и наблюдал, как запечатывают досье в коричневые конверты. — Их надо доставить в штаб службы безопасности, — объяснил он Лорингу. — Это обо всех, кого мы взяли. Я вас и минуты лишней не задержу, Вик. Он кончил с конвертами и послал двух вооруженных охранников за пленным.
Комната была наэлектризована ожиданием близкой грозы, гром гремел уже не переставая.
Шэфер подошел к противоположной стене и выключил вентилятор.
— Теперь он не нужен. И так почти прохладно. Лоринг присел на край стола и вынул сигарету из портсигара. Томас, на которого они оба не обращали внимания, лениво изучал список дежурств, приколотый к стене.
Слышно было, как охранники возвращаются назад; подбитые сапоги тяжело протопали по веранде, и вот они уже в комнате, Фрир идет между ними.
Неумолкающее громыхание вдруг с треском, взламывает сильный удар — так далекие артиллерийские залпы заглушает взорвавшийся рядом снаряд. Пленный поднимает глаза к лопастям неподвижного вентилятора, Томас следует за ним взглядом и только теперь замечает в комнате эту непрошеную тишину остановившихся часов.
Лоринг щёлкает зажигалкой и говорит своим резким, скрипучим голосом:
— Ну что вы за идиот, Бык, не смогли даже отмыть его хоть немного. Там должны считать, что мы с ним хорошо обращались. Ну, ничего. Что-нибудь придумаем на месте.
Он уже собирался отойти от стола, как вдруг произошло нечто столь неожиданное, что сразу оборвало предотъездную суету. Пленный встал, слегка расставив ноги, сцепил руки в широких запястьях, как человек, готовый вытерпеть жестокую физическую боль, и сказал холодно и презрительно, обращаясь к Лорингу:
— Так это вы, Лоринг? Палач Котал Баргха? Мы здорово отплатили вам под Парам Белором.
Это было бессмысленное ухарство, такое ненужное в этих условиях, что Томас решил: Фрир повредился в уме. Охранник, штамповавший большие конверты с донесениями, фыркнул и поспешил замять свою бестактность шумной возней с сургучом и печатью. Лоринг держался с подчеркнутым спокойствием, нагло поглядывая сквозь дым от торчавшей в зубах сигареты, но в опущенных руках чувствовалось напряжение.
Долгую томительную паузу снова прервал вызывающий голос Фрира:
— Как всегда, рветесь убивать, а, Лоринг? Но сами вы что-то слишком зажились на этом свете, Видно, кровожадничаете с большим расчетом.
Сумасшедший, он словно умышленно распаляет Лоринга, чтобы обратить на себя его злобу. Ну конечно! Томас все понял; но теперь события развивались так стремительно, что вмешаться не было возможности. Одна за другой следовали картины — четкие, ясные, такие законченные, точно их нарочно разыгрывали; они мелькали так быстро; что Томас никак не мог поспеть: только хочет что-то предпринять, а все уже изменилось. И главным в этой смене кадров была не быстрота, а неминуемость происходящего. Да, да, была какая-то неторопливая сила в том, как Фрир повернулся к ближайшему охраннику, выхватил ружьё и замахнулся, сделав в воздухе широкую петлю. И в том, как Лоринг, так же не спеша, расстегнул кобуру и сжал ручку пистолета. Только они двое и заняты в этой сцене: остальные бессильны вмешаться и остановить неумолимый ход событий. И все это под аккомпанемент медленного crescendo грома, в котором тонут все звуки и только зрительные образы сохраняют пронзительную четкость. «…Кровожадничаете с большим расчетом» — протяжный рокот начинает перекатываться где-то в долине. Солдат отскакивает от замахнувшегося Фрира, и Лоринг взвешивает в руке пистолет, «…с расчётом» — ладонь Фрира хлопает по стволу, и вот ружье уже у него в руках. И последний кадр, самый сочный и продуманный: состязание — что быстрей, посланная из ружья пуля или нажим курка пистолета. А остальные смотрят, переживают но не вмешиваются, точно зрители, сделавшие ставки на игроков. Скользит, скользит назад затвор, вот уперся в конец смазанного маслом паза; а гроза все набирает силу, за ней почти не слышно, как стукается о стену отлетевший солдат; раскат — это предвестники револьверного выстрела, вот и он наконец! — точно грохот — долгожданный, последний, завершающий удар грома…