- Невозможно сосчитать! - поражалась Мария.
В девятый день августа неожиданно приехал отец, который не должен был приехать, так как собирался в Москве с воеводой Щенем и другими воеводами в какой-то поход. Вскоре их позвали в горницу, где по этому случаю сняли с окошек занавеси, настежь распахнули переднюю и заднюю двери, чтобы хоть маленько протягивало сквознячком, но отец все равно сидел на лавке босой, в легких миткалевых портах, распахнутой полотняной рубахе, седоватые волосы прилипли ко лбу. Правой рукой поддевал, подбрасывал и пушил седоватую же окладистую бороду, чтобы полегче было мокрой шее и груди в густых, тоже мокрых волосах.
И матушка сидела в горнице.
Мария с Соломонией приблизились, собираясь поцеловать его в щеку, что дозволялось только им, любимым дочерям. Но он жестом остановил их.
- Не надо. Липкай... - Оглядел, улыбаясь, с головы до ног. - Цветете! Мать сказывала, из речки не вылазите.
Закивали.
- И мне, что ль, скупнуться?
- Гора с плеч свалится, что ты! Ступай немедля! Мы и матушку уговариваем-уговариваем, а она... - выпалила Соломония.
- Ладно. А вы собирайтесь-ка в Москву. Наутро поедем.
Обе опешили и даже не сразу спросили зачем, потому что Соломония - да и Мария наверняка даже, потому что, как дружные сестры, они очень часто думали похоже, - мгновенно представила себя в открытой повозке, в которой будет трястись под этим палящим солнцем целый день и еще полдня, а потом слоняться, маяться в московском доме, который куда меньше здешнего, вообще маленький, всего несколько покоев да чуланов, и садик там совсем капельный, не то что у больших бояр да князей. И ни на какую Москву-реку, ни на какую Яузу или Неглинную там не пойдешь- никто, кроме мальчишек да черных мужиков, там не купается, - из дома никто не выпустит, нельзя.
- Матерь Божья!.. Что стряслось?.. Зачем туда?.. - забубнили наконец обе поскучневшими голосами.
- На смотрины.
"Час от часу не легче!"
- Какие смотрины? Кому?!
Соломонии было шестнадцать, Марии на два года больше - обе на выданье.
Отец молчал, многозначительно улыбался: посоображайте, мол, потомитесь!
Матушка и та не выдержала:
- Ну!
- Велено государем свезти к Москве всех видных, здоровых, красивых девок до двадцати лет со всей земли московской, боярских, княжеских, воеводских, для выбора невесты молодому великому князю-наследнику Василию Иоанновичу. Государевы, значит, смотрины.
- Как на торгу, что ль, выбирать станут? - удивилась Соломония. Ходить по рядам?
- Может! - засмеялся отец.
- Не видано, не слыхано. Сказывали ведь, ему иноземок искали, вроде его матери Софьи Фоминичны. Иль ни одна не глянулась? Иль он ни одной не глянулся? - поинтересовалась мать.
Отец пожал плечами.
- Взял бы из княжеств соседних, - сказала Соломония. - Из Литвы, из татар, мало ли. Сколь их всех-то. Не-ет, тут что-то другое замыслено...
Вопросительно взглянула на отца. Тот опять пожал плечами.
- Другое, не другое, а исполнять надо. Из Москвы уж боле недели как нарочные кругом разогнаны. И отцы многие разогнаны, я, может, самый последний собрался. Завтрева как крайний срок сказан.
- Точно что-то другое. Потому что не может государь жениться на ком не государева рода. - Соломония соображала быстро, сердце имела горячее, азартное, и всем нравилось, как она заводилась.
- Не может он взять худородную. Зачем же свозить всех-то? Не может он, к примеру, взять меня, хотя я, как многим ведомо, совсем недурна, даже очень недурна! - И, вскинув голову, приподняв локти, величаво крутанулась перед родителями и рассмеялась. - И Мария очень хороша... Зачем же всех свозить? Сколько всех-то будет? Может, кому показать хотят? Или какую оценку всем сделать? Или с кем меняться или торговать нами удумали?
- Свят! Свят! - закрестилась матушка. - Что плетешь-то!
- Прикидываю, к чему готовиться...
И конечно же, им обеим уже очень захотелось ехать в Москву и участвовать в таком небывалом, не виданном еще на Руси событии. И они, конечно же, уже не обращали внимания ни на какую жару ни в дороге, ни тем более в пропаленной, прокаленной насквозь Москве и таком же родном доме, целиком захлестнутые хлопотами во что одеться, как прибираться, чем украшаться, куда, когда и с кем являться.
Сначала, двадцатого, были в какой-то большущей светлой избе в Кремле за Благовещенским собором, где встретили нескольких таких же принаряженных, набеленных и нарумяненных, благоухающих ароматами девиц. Их всех внимательно разглядывали сидевшие на лавках у окон два боярина, две боярыни и два дьяка. Заставляли ходить от стены к стене, поворачиваться, кланяться, показывать руки и зубы, отвечать на разные вопросы. Соломонию спросили, чего она все время улыбается, а сестра ее нет. А ей было смешно, что они смотрели их зубы, как лошадям на ярмарках. Так и сказала, и они тоже поулыбались и велели прийти на медовый Спас, четырнадцатого уже на великокняжеский двор, во втором часу дня. А некоторым девкам ничего не велели.