Короче говоря, Москве приходилось постоянно держать с Литвой ухо востро, а после кончины в девяносто втором году великого князя Литовского и короля Польского Сигизмунда Четвертого особенно: с ним отношения складывались не лучшим образом, он союзничал во вред Москве с крымским ханом, начал хитро притеснять православных, и Иван Васильевич очень хотел поправить эти отношения с его сыном-наследником Александром. Тем более что тот был не женат, а у Ивана Васильевича имелась дочь на выданье Елена, и предварительные прощупывания возможностей сватовства дали обнадеживающие результаты.
В тысяча триста девяносто пятом году в Вильно отправилась необычайно представительная делегация, возглавляемая князем Иваном Юрьевичем Патрикеевым, его сыном князем Василием Ивановичем Патрикеевым, по прозвищу Косой, князем Семеном Ивановичем Ряполовским и думным дьяком Федором Васильевичем Курицыным, ведавшим иноземными делами.
Династические браки дело ведь чрезвычайно сложное, ибо практически это всегда великие торги и заключение наиважнейших межгосударственных договоров по вопросам чаще всего очень и очень далеким от самого брака: по международным делам, по военному и торговому сотрудничеству, по религиозным, территориальным, имущественным и тому подобным вопросам. Да и часто брачные дела оговаривались до мельчайших деталей: какое приданое, кто чем владеет, кто что наследует, права детей и ближайших родственников. И ведущие такие переговоры, конечно же, должны быть не только из самых знатнейших, чтобы другая сторона видела, как высоко ее чтут, но и из самых умных, хитрых, настойчивых и терпеливых, то есть должны быть очень хорошими дипломатами.
Князь Иван Юрьевич Патрикеев вел свой род от знаменитого родоначальника литовской великокняжеской династии Гедемина, но его дед уже был служилым князем Великого Новгорода. А его мать - родная сестра великого князя Московского Василия Васильевича Темного, то есть с Иваном Третьим они двоюродные братья. Иван Юрьевич Патрикеев, как наивысший воевода, возглавлял московские рати против крымских и казанских татар, воевал с Вяткой, которую и покорил в тысяча четыреста пятьдесят девятом году. Оставался наместником великого князя в Москве, когда тот куда отъезжал, или сам участвовал в военных походах. Назначался наивысшим воеводой и в разных важнейших дипломатических переговорах. Затеяв в Кремле строительство новых палат, Иван Третий даже жил некоторое время в доме Патрикеева. Потом и сын Патрикеева Василий, по прозванию Косой, стал воеводой, и они вместе воевали, вместе вели важнейшие переговоры, вместе трудились над новым русским судебником, возглавив учрежденную в связи с этим Боярскую судебную коллегию. Без их двух подписей ни одна правовая грамота, ни одно судебное решение не считалось действительным.
В Вильно русские делегаты не только с великой честью сосватали дочь Ивана Васильевича Елену за великого князя Литовского Александра Сигизмундовича, но и торжественно утвердили между двумя государствами весьма выгодный для Руси мирный договор, за что молодой Патрикеев был пожалован в бояре и поставлен воеводой главного Большого полка, воевавшего чуть позже против шведов.
Отмечены были заслуги и всех остальных участников делегации.
А двумя годами позже на Москве случилась великая беда: внезапно и весьма странно занемог сын-наследник Ивана Васильевича Иван Иванович Младой. Младой потому, что до него у Ивана Васильевича был еще один сын Иван, княживший в Рязани и рано скончавшийся. Оба они от первого брака с Марьей Борисовной Тверской.
Государевы лекари греки Марко и Феофил никак не могли понять, чем именно заболел наследник. У него болело буквально все. И что только ни пробовали, тому становилось все хуже и хуже. И тогда помочь делу вызвался личный лекарь второй жены государя Софьи Фоминичны, приехавший вместе с ней из Италии венецианский еврей Лион, человек крайне самонадеянный и высокомерный.
С ней и следом за ней много таких фрягов и греков понаехало.
- А коли не поставишь князя на ноги, тогда как? - вопросил Лиона Иван Васильевич.
- Отвечаю тогда головой - секите! - ответствовал тот, улыбаясь и проводя ребром руки по горлу.
Пять дней крутился, колдовал у постели больного, никого близко к нему не подпуская. Все приносил и уносил какие-то скляницы, пузырьки, горшочки, коробочки, что-то из них лил, пересыпал, перемешивал, поил или вливал это в рот впадавшему в беспамятство Ивану Младому, и, на шестой день уснув, тот так больше и не проснулся, ничего никому не сказав, не исповедавшись и не причастившись. И сразу же узналось, что в эти дни, точнее, ночами, тайно крадучись, сей Лион трижды наведывался в покои Софьи Фоминичны, в коих пребывал немалое время. Теми же ночами, так же таясь и осторожничая, виделся и с некоторыми из ее приближенных.
- Зачем? - спросили его.
Сказал, что великая княгиня расспрашивала, как идет лечение наследника.
- Но почему расспрашивала ночами-то? И другие фряги и греки о том же, что ли, расспрашивали ночами?
- Да, - отвечает, - переживали!
Понятно, что переживали и волновались, ибо теперь старшим сыном государя, а значит, и наследником московского престола стал уже его сын от второго брака, с Софьей Палеолог, - Василий. А если бы Иван Младой не умер, то Василий никогда бы им не стал, престол наследовал бы сын Младого Дмитрий, уже вошедший в отроческие лета. Было, было из-за чего переживать, волноваться и не спать ночами, понуждая или принуждая высокомерного лекаря делать то, что было ей или, вернее, им нужнее всего.
Действительно ли существовал такой страшный заговор, или просто все так сложилось-совпало, сказать наверняка никакой возможности. Но тогда-то многие считали, что это именно заговор. И государь считал точно так же, и начался розыск-дознание, в пыточной висел сначала лекарь Лион, следом те из окружения Софьи, с кем он шушукался ночами, потом Лиону, как уговорились, государь повелел отсечь на Болваньи голову. И остальным заговорщикам тоже.
А на великую княгиню и сына Василия наложил опалу, совсем перестал с ними общаться, "перестал с ней жити", как сообщает летопись.
Впрочем, семнадцатилетний Василий, возможно, и ведать не ведал о каких-то общениях своей матери со злополучным лекарем.
Иван Васильевич всегда был очень суров, гневлив, крут и немногословен. Все даже взгляда его пронзительного из-под нависших густых бровей боялись: уставится, не мигая, мрачно или свирепо человеку прямо в глаза, и тот невольно ежится, холодеет, не зная, чего ждать от него дальше. Некоторые женщины, случалось, лишались чувств, когда он и на них вдруг так взглядывал. После же этой истории помрачнел вовсе, потемнел лицом и жег, жег теперь чуть ли не постоянно буквально всех глазищами-то, всех в чем-нибудь да подозревал, напряженно ожидая какой-нибудь новой беды. Раздражался, гневался, свирепствовал по самым сущим пустякам.