Навстречу ему двинулись полки под водительством воеводы князя Холмского и верных Москве касимовских царевичей Сатылгана и Джаноя. Остановили Мухаммед-Эмина, отогнали, тоже порубили у него немало воинов. Затих царь. Но как только на престол вступил Василий Иванович, ему из Казани тут же новое послание: о разрыве отношений с Москвой ввиду того, что он-де нарушил целование в отношении внука Димитрия Ивановича, которому присягал прежде и Мухаммед-Эмин. "А аз, Магмет Амин, казанский царь, не рекся быти за великим князем Васильем, ни роты есми мил, ни быти с ним не хошу".
Меж тем на Руси находились два брата казанца, царевичи Абдул-Латиф и Кайдула. Первый сидел в заключении, а второго, совсем юного, держали в Ростове Великом, где его воспитанием, обучением грамоте и военному делу занимался сам ростовский епископ с ратными помощниками. Царевич и жил в доме епископа, полюбил его как родного и не прочь был даже принять православную веру. Став государем, Василий Иванович поторопился осуществить это: двадцать первого декабря тысяча пятьсот пятого года царевич Кайдула был крещен, получил имя Петр. И принес присягу на верность Василию. А двадцать шестого января следующего года великий князь женил его на своей сестре Евдокии, дал в удел города Клин, Городец и пять сел у Москвы "на приезд", и с этого момента он стал называться правой рукой государя и местоблюстителем великокняжеского престола, сопровождал Василия во всех поездках.
Одним словом, у Руси теперь был свой кандидат на казанский престол из царствующей там фамилии. А царевича Абдулу-Латифа по этому случаю освободили из заточения и немного обласкали.
* * *
На следующий день Василий снова позвал Вассиана. А тот как вошел в покой для занятий, так снова попросил отпустить его назад. Василий сидел на стуле, легонько улыбался, молчал и щурил левый глаз. И распрямился, расправил плечи. Показал, чтоб тоже сел.
- Отпустишь?
Не отвечал, но улыбаться перестал.
- Имение, что у вас отобрано, жалеешь?
- Ныне зачем оно мне, рассуди.
- Ну да, корыстными Патрикеевы никогда не были. Слыхал, отца в Троицком без тебя погребали?
- Поздно известили... Так ты отпустишь меня? Нила должен увидать.
- Погоди! Думаешь, я про корысть просто так? - Понизил голос. - Верных, бескорыстных сам знаешь, сколь возле государей обретает. Всяк вроде как собака в глаза глядит и готов служить как собака, да только что у нее на уме, у собаки-то? Попробуй замахнись - тяпнет ведь. И мясо стащит непременно, как бы ты ее ни кормил. И они же стаями держатся, стаями гонят и рвут... Понимаешь, о чем я?
- Как не понять! - молвил Вассиан, никак не ожидавший такого разговора. - Но ты же всех знаешь, знаешь, кто верный, кто только хитрит, кто умен, кто дурак, кто алчен, кто на что годен, кто с совестью, а кто нет. И я всех знаю - есть же на кого опереться.
- Есть. Есть. Да только в кого ни вгляжусь - сомнения: а что у него на уме? Чую, всяк прежде всего о себе, для себя... и при случае... - Замолк. Усмехнулся. - А вот ты не о себе и не для себя. И прежде это видел, понимал мальчишкой еще, а теперь, в иноках, вижу, стал еще прочнее. И еще умнее. Понимаешь, о чем я? Понимаешь, зачем позвал? Ведь всего два-три человека по-настоящему верных рядом. А тебе верю. Знаю, любишь меня...
"Люблю?!" - удивился про себя Вассиан.
- И какая корысть в иноке? И в игумены ты не хочешь, и в епископы, и в архиепископы - правильно понял?
Согласно закивал и расстроился, поняв, что в ближайшее время наверняка, выходит, не увидит Нила. А много ли тот еще проживет? А уж так-то хотелось, так соскучился уже! Но Василий-то говорит о помощи, опереться хочет, подумал дальше. Вновь к государственным делам зовет. Он был убежден, что у него к ним и интереса-то давным-давно нет никакого, а вот сказал - и вспыхнуло внутри что-то. Вспыхнуло!
А Василий уже спрашивал:
- Что для державы моей ныне главное, как полагаешь?
- Главное для державы всегда одно: ее расширение, усиление и укрепление. Отец твой делал это как никто из прежних государей. Тебе бы только продолжать - и тоже будешь великим.
- Это ясно. А перво-наперво что?
- Возвратить Смоленск.
- Э-э-э! Сказать не могу, как мечтаю, даже сон видел, что уже вернул. Но ты представляешь, какая это война?
- Если по-настоящему готовиться - год, два, да с умом... С Кайдулой-то вон как лихо придумали: как меч над Казанью повесили - не даст он им теперь покоя.
- Да, да! Не ошиблись - человек стоящий. Доверяю... А что про нового моего дворецкого скажешь, про Поджогина?
- Деловой! Боле пока ничего не разглядел.
- Приглядись, приглядись! И скажи мне, мне зело важно. Зело! Понимаешь?
И стал расспрашивать, что он думает о других его боярах, окольничих, дьяках и духовных иерархах, а Вассиан половины из них после возвращения и не видывал, а кое-кого помоложе не знал вовсе, но что мог, по своему обыкновению, сказал без всяких оглядок, коротко и хлестко: "Туп как камень", "Душа чистая", "Лев без мозгов", "Достойный", "Умрет от злобы", "Только тужится"...
Василий развеселился.
- Ну, князь-инок! Узнаю! Мальчишкой именно этим меня больше всего и поражал: точностью. Князь Патрикеев по-прежнему в тебе! По-прежнему! Понимаешь, зачем позвал?
Вассиан, улыбаясь, помотал длинными седыми космами.
- Просто воскресла привычка, в глаза же, как прежде, я уж подобное не скажу никогда.
- Но хочется небось? - смеялся Василий.
Опять отрицательно помотал космами.
- И вот еще что надо бы перво-наперво. Ты читал Геннадьев Ветхий завет?
- Читал...
А в Москве, как узнал Вассиан, его оказывается читали лишь считанные единицы, хотя архиепископ Новгородский Геннадий перевел на церковно-славянский весь Ветхий Завет уже почти десять лет назад. До этого были переводы только некоторых его книг и частей. Даже не во всех московских монастырях он имелся. Вассиан считал, что нужно немедля наладить переписку еще хотя бы десяти-пятнадцати полных Ветхих Заветов.
- Князья и бояре, у коих есть свои книгописцы, могли бы это сделать. Да и великому князю давно бы пора завести свою книжную палату и обязательно строить в ней книги и русских праведников, подвижников, проповедников и мудрецов: киево-печерских старцев, Владимира Мономаха, Даниила Заточника, тверского епископа Семена, Кирилла Белозерского, Епифания Премудрого, Лагофета, Нила. Мудрейших, бесценных книг полно, и надо, чтобы их читало как можно больше людей. И не только творения духовные. Вот ты слыхал, к примеру, когда, что преподобный Кирилл наш, кроме бесценных духовных заповедей, оставил еще и поразительные вычислительные сочинения. Измерил окружность земли, расстояние от земли до неба и даже считал, что земля не подобна блюду, стоящему на семи столпах, как писано Козьмой Индепокловым, а похожа на гигантский яичный желток, висящий в воздухе посредством небесной праздности.