- Вот как? - Кратус насмешливо вскинул брови: - А разве Альфион уже не принадлежит мне? Всего один день решил судьбу целой страны. А жертвы, что жертвы? В сварах между здешними сеньорами гибнет ничуть не меньше воинов, нежели пало сейчас. Но они умерил не напрасно, а во имя грядущей стабильности. Детям тех, кто пал сегодня, сражаясь с той и другой стороны, не придется бояться, ожидая, что на их дома в любой миг могут напасть их же соседи, такие же альфионцы. И это - лишь превый кирпичик в основание нового порядка, порядка, когда превыше всего будет не сила, а закон.
Рупрехт с сомнением покачал головой:
- И ты в серьез полагаешь, что Эрвин, который не твой хозяин, так просто отдаст тебе власть? Едва ли он ждал этого часа долгие годы, только ради того, чтобы подарить целое королевство невесть кому, будь он хоть трижды маг.
Но и на это у Кратуса, упивавшегося свой властью, довольного собой, был готов ответ.
- Каждый из нас получит свое, - пожал плечами маг. - Эрвин отомстит за смерть любимой, убив предателя. Ведь ради этого он и начал войну, но не ради власти. А власть достанется мне, и это будет справедливо, ведь Эрвин и раньше не стремился править. Но если он посчитает иначе, что ж, Линза поставит точку в нашем споре, - бесстрастно закончил Кратус. - Что сталь, все мечи и стрелы, могут сделать против такой мощи?
Маг осторожно коснулся хрустального венца, и Рупрехт видел, как подрагивали его руки, а в глазах Кратуса, как никогда прежде, был виден тлеющий огонек безумия.
- Где не справятся люди, Перворожденные пройдут до конца, - вдруг вымолвил Рупрехт. - Память крови сильна. Линза не может принадлежать тебе. Это лишь игрушка, которая далеко не так всемогуща, как тебе кажется. Человек лишь хранит ее, а истинные хозяева могут явиться в любой миг.
- А, твой эльфийский дружок? - Кратус понимающе кивнул: - Да, ловкий ход, не спорю. Но ему недолго портить мне жизнь. Как раз на такие случаи и существуют простые рубаки, пешки, годные лишь на то, чтобы умирать во славу господина. Я подарю тебе голову этого эльфа, когда его поймают.
Больше Рупрехту нечего было сказать. Он видел перед собой человека, в душе которого тлела искра безумия, готовая вот-вот взвиться пожаром. Был лишь один выход остановить этот ужас - убить, убить любой ценой, ибо то, что сумасшедший маг уготовал целому миру, стоило такой мелочи, как жизнь. Но Рупрехт не мог. Его сила иссякла, магия больше была неподвластна чародею. Можно было просто броситься на Кратуса, задушить его, сломать шею, но пленника останавливало чувство, о котором он, казалось, давно уже позабыл. Рупрехт отчаянно боялся умереть, теперь став обычным человеком. Он вдруг ощутил всю ценность собственной жизни, такой уязвимой сейчас.
- Что ж, пожалуй, пока я оставлю тебе жизнь, - презрительно произнес Кратус. - Ты увидишь час моего триумфа, зарю нового мира, - горделиво бросил он. - Но учти - попытаешься бежать, и будешь тотчас убит. Ты теперь в моей власти, так что не зли меня напрасно, и мы еще сможем развлечься умными беседами двух сведущих людей.
Кратус ушел, и Рупрехт, спрятав лицо в ладонях, тяжело вздохнул. Он переоценил себя, решив, что справится с мятежным учеником Ризайлуса. Мощь Линзы Улиара и впрямь оказалась велика, и только то, что нельзя было Кратуса назвать действительно опытным магом, мешала безумцу творить действительно страшные вещи.
Рупрехт поставил все, и проиграл. Все, что ему оставалось - ждать, надеясь, что силы вернутся, и тогда он сможет исправить свою ошибку, будучи теперь намного более осторожным. И оставался еще Эвиар, юный воин с чистым сердцем, и сам король был жив - на это маг надеялся искренне - и наверняка уже думал о том, как продолжить войну. Пока все казалось не столь безнадежным, как могло бы быть, и постепенно к Рупрехту вернулось прежнее спокойствие. А за тонкими, но оттого не менее надежными стенками его "темницы" кипела жизнь, для кого-то порой обрывавшаяся совершенно неожиданно.
Хуберт склонился над котлом, полной грудью вдохнув ароматный запах похлебки. Варево, аппетитно булькавшее на костерке, как раз поспело, и воин не мог дождаться, когда же кашевар предложит ему снять пробу. Десятник личной гвардии лорда Кайлуса, старший по званию среди полудюжины солдат, второй день бродивших по лесам, привык к почтению со стороны обычных воинов, отвечая им почти отеческой заботой во всем, что не касалось боя. Там десятник не щадил никого - себя прежде всего - готовый убивать и умирать ради победы. В прочем, пока схватки не предвиделось, и малочисленный дозор предавался отдыху.
- Десятник, Элберт возвращается, - один из воинов указал на появившегося на опушке леса человека, тащившего вязанку хвороста. - Вишь, надрывается. Еле идет!
Дозор устроил лагерь на берегу небольшой речушки, названия которой никто не знал. Река эта текла среди низких холмов, поросших ивами и ольхой, весело журча на перекатах. С нескрываемым наслаждение воины стаскивали кольчуги и поддоспешники, подставляя лица легкому ветерку. Расседланных коней стреножили, оставив пастись под присмотром одного воина - животные тоже устали, и нуждались в отдыхе намного больше, чем люди. Правда, спустя несколько минут зарядил мелкий моросящий дождь, но даже это было лучше, чем часами напролет продираться сквозь дебри, пытаясь отыскать следы бежавших с поля боя приспешников Эйтора.
Отряд Хуберта был не единственным, прочесывавшим леса. Не меньше полутора сотен воинов разбрелись по округе, преследуя спасавшихся бегством врагов. Чаще всего солдаты альфионского короля сдавались без боя, реже - гибли от болтов и клинков преследователей. В прочем, Хуберту и его рубакам враги пока не встречались, но принц Эрвин был непреклонен, вот и приходилось топтать леса, делая вид, что гонятся за неприятелем.
- Все, парни, суп поспел, - крикнул один из бойцов, кашеваривший на каждом привале. - Отведай, десятник! - Он зачерпнул густую похлебку, протянув ложку командиру.
Хуберт, обжигая горло, проглотил похлебку, не ограничившись этим, и с удовольствием облизав ложку.
- Славно, - кивнул десятник. - Ну, похлебайте, ребята. Эй, Элберт, - Хуберт жестом подозвал ходившего за топливом воина: - Давай к нам, пока все не схарчили!
Воин с наслаждением бросил себе под ноги вязанку, расправив плечи. Как и на остальных, на нем была лишь рубаха, прилипшая к спине от пота, но на поясе болтался корд в потертых ножнах - молчаливый лес вызывал невольное беспокойство, а потому все держали оружие под рукой. И только сам Хуберт упрямо не снимал кольчугу, не расставаясь с мечом и взведенным арбалетом.
Элберт открыл рот, будто хотел что-то сказать, но из глотки его вырвался лишь неразборчивый хрип. Воин покачнулся, словно оступившись, и упал, ткнувшись лицом в вытоптанную, измочаленную подкованными сапогами траву.
- Будь я проклят, - кашевар, вскочив на ноги, указал на древко увенчанной белыми перьями стрелы, торчавшей из спины его товарища. - Что это?
Округлив глаза, воины смотрели, не отрываясь, не мертвеца. Расслабившись, разомлев под скупыми лучами осеннего солнца, люди замешкались, не веря своим глазам. Десятник, как и подобало командиру, опомнился раньше всех.
- Тысяча демонов, - Хуберт взревел, выхватывая из ножен длинный меч с широким бороздчатым клинком. - Враги! К бою!
Выхватывая клинки, поднимая с земли арбалеты, воины озирались по сторонам. А из-под прикрытия зарослей с резким свистом уже летели еще стрелы, и трое солдат, один за другим, упали, сраженные точными выстрелами. Одна из стрел досталась и Хуберту, но срезень с широким жалом лишь царапнул тяжелую кольчугу, только разъярив десятника.
- Они там, - воин указал клинком в сторону кустарника. - Ублюдки в зарослях! Вперед, прикончим их!
Хуберт не знал, кто обстрелял его отряд, не знал, сколько противников скрываются в зарослях. Просто он чувствовал рядом врага, и спешил сойтись с ним, вцепиться трусам, не решившимся атаковать открыто, в глотку. И его люди - всего двое - последовали за своим командиром. Но укрывавшиеся в лесу стрелки знали свое дело. Дважды свистнули стрелы, и оба товарища Хубрета повались на землю. Но десятник уже ворвался в рощу, размахивая перед собой клинком, буквально прорубаясь сквозь сплетение ветвей. Даже умирая, воины сослужили неплохую службу своему командиру - теперь, видя, откуда летят дьявольски меткие стрелы, Хуберт точно знал, где скрывается враг.