над миром взлетев,
взвыл торжествующе дымный клубок!
Солнце зажмурилось, похолодев.
Вздрогнули оба:
и «боинг»,
и бог!..
Ш т у р м а н воскликнул:
«Ой, к а к красиво!..»
В эту секунду в расплавленной мгле
рухнули
все представленья о зле.
Л ю д и узнали,
что на Земле
есть Хиросима.
И не'т Хиросимы.
72
Р А З Г О В О Р О С Н Е Г Е С С Е М И Л Е Т Н И М
К А С А Н О М — С Ы Н О М С И Н Г А П У Р С К О Г О П О Э Т А
Г О Б О С Е Н А
Ка Сапа море утомило.
Но он —
серьезный человек.
И —
проникая в тайны мира —
он просит:
— Расскажи про снег!
Я рисовал, да не выходит.
Н и к а к его я не пойму...
Он — к а к мороженое?..
— Вроде...
— Не может быть!..
— Ну почему?
Представь,
поверь такому чуду:
зимой у нас, в моей М,оскве,
лежит мороженое всюду —
па улицах,
и на траве,
и на деревьях,
и на крышах.
В любых дворах.
У всех дверей.
Д л я всех девчонок и мальчишек.
А в зоопарке — для зверей.
У нас оно зовется
«снегом».
Его
все государство ждет...
Идет
мороженое с неба.
Просторно,
сказочно идет.
Оно похрустывает слабо,
к прохожим
просится в друзья...
— А это сладко?..
— Очень сладко.
Т а к сладко, что сказать нельзя...
73
М о й собеседник затихает.
Глядит
неведомо куда...
— Л вы счастливые...—
вздыхает.
Я соглашаюсь:
— Иногда.
И Е Р О Г Л И Ф Ы
С. В. Неверову
Я в японский быт врастаю.
Интересный крест несу.
В иероглифах плутаю,
как в загадочном лесу.
Иероглифы приветствий,
поворотов головы.
Иероглифы созвездий.
И безмолвья. И молвы.
И луна — как иероглиф.
И вдали от городов
иероглифы вороньих
перепутанных следов...
Тучи с неба опустились.
Д о ж д ь со снегом пополам.
Иероглифы гостиниц.
Иероглифы реклам...
Я г л я ж у , вконец продрогнув,—
рано вынырнув
из сна,
на квадратный иероглиф
запотевшего окна.
Одеяла не помогут —
натяни хоть до бровей.
За окном покорно мокнут
иероглифы ветвей...
И, наверное, для драки
ждет у старого моста
иероглиф
злой собаки
иероглифа —
кота.
74
ГОЛОС АФРИКАНСКОГО ПОЭТА
Испуг читаю
в ваших синих взорах.
Слова читаю:
«Боже, пронеси!..»
У нас,
к а к у испытанных боксеров,
почти у всех — приплюснуты носы.
И взгляд упрям.
И губы — в изобнлье.
На внешность
я не жалуюсь творцу.
Ведь если б вас
так терпеливо били!
Т а к тщательно хлестали по лицу!
Т а к показательно
гноили в трюмах!..
Но в гуле изменившейся судьбы
для вас — велеречивых и угрюмых —
мы до сих пор — как беглые рабы!..
Мы не забыли вашего у р о к а ,
цветистых притч о зле и о добре.
Мы — черные.
К а к пашня.
К а к дорога.
Мы — черные.
К а к чернь
на серебре...
И над планетой —
вечною и бедной —
я возношу свой обожженный торс.
И свято верю в т о ,
что дьявол —
белый.
И в то, что черный —
бог Исус Христос
Запомните, глаза привычно пяля
в торжественность
соборной полутьмы:
чернеют не от времени
распятья!
75
Они
хотят быть черными.
К а к мы!..
До гроба буду белою вороной
я — черный —
в ваших пестрых городах.
И все-таки,—
грозой пророкотав,—
взойдет мой голос
над землей огромной!
Т Р Е Щ И Н К А
Речка Тахо,
речка Тахо под Толедо...
Над зеленою водой
бормочет птаха.
Желтоватая долина —
как тарелка.
Трещинкой на дне долины —
речка Т а х о .
А Толедо — к а к нахмуренное чудо.
К а к далекий отзвук
рыцарского гимна.
Тусклым золотом
блестит его кольчуга...
Я не слушаю начитанного гида.
Голос гида для меня звучит нелепо.
Почему-то мне глядеть на город
больно.
Слишком долго я шагал к тебе,
Толедо!
Исполняются желанья слишком поздно...
Память снова подымается из праха.
Вновь клянутся пацаны
у школьной карты.