отца,
убитого в бою...
А на могиле, на могиле
лежали белые цветы.
Они сейчас п о х о ж и были
на госпитальные бинты.
И тяжело плескались флаги.
Был дождь крутым и навесным.
И к сыну подошли поляки.
И помолчали вместе с ним.
Потом один сказал:
«Простите...
Солдата
помнит шар земной.
Но вы, должно быть, захотите,
чтоб он лежал
в земле родной?..»
Ш у р ш а л листвою мокрый ветер.
Д р о ж а л и капли на стекле...
И сын вполголоса ответил:
«Отец и т а к в родной земле...»
* * *
Мы судьбою не заласканы.
Но когда придет гроза,
мы возьмем судьбу за лацканы
и посмотрим ей в глаза.
С к а ж е м :
«Загремели выстрелы.
В дом родной
вошла беда...
Надо драться?
Надо выстоять?»
И судьба ответит:
« Д а » .
С к а ж е м :
«Что ж.
Идти готовы мы...
Но с к а ж и ты нам тогда:
наши жены станут вдовами?!»
81
И судьба ответит:
« Д а » .
Спросим:
«Будет знамя красное
над землей
алеть всегда?
Паши дети будут счастливы?»
И судьба ответит:
« Д а » .
И мы пойдем!
С Т И Х И О М О Е М И М Е Н И
Ояру Вациетису
М н е говорят:
«Послушайте,
упрямиться чего вам?
Пришла пора исправить ошибки отцов.
Перемените имя.
Станьте Родионом.
Или же Романом в конце концов...»
М н е это повторяют...
А у меня на родине
в начале тридцатых
в круговерти дней
партийные родители
называли Робертами
спеленатых,
розовых,
орущих парней...
Кулацкие обрезы ухали страшно.
К р у ж и л а с ь над Алтаем р ы ж а я листва...
М н е шепчут:
« И м я Роберт
пахнет иностранщиной...»
А я усмехаюсь на эти слова...
Припомнитесь, тридцатые!
Вернись, тугое эхо!
Над миром неустроенным громыхни опять.
Я с к а ж у о Роберте,
о Роберте Эйхе!
82
В честь его
стоило детей называть!
Я с к а ж у об Эйхе.
Я верю: мне знаком о н —
большой,
неторопливый, к а к река Иртыш...
Приезжал в Косиху секретарь крайкома.
Веселый человечище.
М о г у ч и й латыш.
Он приезжал в морозы,
по-енбнрекп лютые,
своей несокрушимостью
недругов разя.
Me пахло иностранщиной!
Пахло
Революцией!
И были у Революции
ясные глаза...
А годы над страною летели громадно.
На почерневших реках
дождь проступал,
как сыпь...
Товарищ Революция!
Н е у ж т о ты обманута?!
Товарищ Революция,
где же твой сын?
В к а к у ю мглу запрятан?
К а к и м исхлестан ветром?
Железный человечище.
Солдат Октября.
К а к и м и подлецами
растоптан,
оклеветан?..
Н е у ж т о ,
Революция,
жизнь его — зря?!
От боли, от обиды
напрягутся мышцы.
Но он и тогда не дрогнет,
все муки стерня.
В своем последнем крике,
в последней самой мысли,
товарищ Революция,
он верил в тебя!..
83
Да будет л о ж ь бессильной.
Да будет полной правда...
Ты слышишь, Революция,
знамен багровых
плеск?
Во имя Революции —
торжественно и прямо —
навстречу письмам
Эйхе
встает партийный съезд!
Рокочет «Интернационал»
весомо и надежно.
И вот,
проклиная жестокое вранье,
поет Роберт Эйхе —
мой незабвенный тезка!..
Спасибо вам, родители,
за имя мое...
Наверно, где-то ждет меня
мой последний
день.
Кипят снега над степью.
Зубасто встали надолбы...
Несем мы имена
удивительных люден.
Не уронить бы!
Не запятнать бы!
*
Ярославу Смелякову
Говорите по-советски,—
ах, какой язык!
Вам с рождения известны
языка
азы.
Говорите на просторном,
к а к движенье крыл,—
на просторном,
на котором
Ленин говорил!
84
И не хвастайтесь усердьем,
ж и з н ь перетерпя.
Вы в язык поверьте сердцем,
к а к в самих себя!..
Д л я иного он — парадный,
не ж и в о й ,
ничей.
Все равно что иностранный,
лампа
н пять свечей.
Приказали — задолдопил