Это заставило Эйбла рассмеяться.
— Предприимчивый и с яйцами. Мне нравится.
— Выбор за Хевенли, конечно.
— Однако вы собираетесь удостовериться, что она выберет вас?
Бек кивнул, несмотря на то что знал, это будет не так уж легко…
— Вам следует знать, что она была моим единоличным опекуном с тех пор, как ей исполнилось пятнадцать, поэтому она не видела мира. Ей нужно жить, наслаждаться. Однако ей также необходима защита, руководство… и твердая рука. Она может казаться милой за этим фасадом, но не обманывайтесь. У нее стальной хребет.
— О, я отлично об этом осведомлен.
Эйбл снова рассмеялся.
— Поскольку по возрасту вы ближе ко мне, чем к ней, я подумал, что вы уже выяснили это.
Он не нуждался в напоминании Эйбла о том, что между ним и Хевенли было четырнадцать лет разницы. Бек никогда не забывал этого. Обычно он этим пользовался. Сейчас же? Этот факт вызывал чертовскую неловкость.
— Несколько недель назад. Я сделаю все от меня зависящее, чтобы она была счастлива, — пообещал он.
Эйбл расслабился на подушках, слабая улыбка играла на его обветренном лице.
— Моя главная задача — убедиться, что вы получаете наилучший уход, — перевел Бек тему. — Ничего, если я сделаю некоторые приготовления?
— Я соглашусь на все, что сделает жизнь Хевенли легче, так как в течение многих лет был для нее лишь бременем. Но у меня нет денег.
— Это будет безвозмездно. У меня есть друзья в медицинском сообществе, которые должны мне. — Не все в этом правда, но он сделает все возможное, чтобы помочь Эйблу.
— Спасибо вам. Это очень великодушно. — Эйбл вздохнул. — Это чертово лечение почти закончено?
Бек изучил монитор.
— Шестнадцать минут.
— Как долго я поживу?
Желудок скрутило в узел.
— Не могу сказать точно…
— Приблизительно, — хрипло произнес Эйбл. — До того, как вернется Хевенли.
Бек не знал наверняка.
— Если мы заберем вас отсюда и обеспечим надлежащий уход, то все продлится дольше, чем вы думаете. Но у вас было несколько рецидивов, что является редкостью. Это не обещание. Состояние вашего кровяного давления не очень хорошее. У вас затрудненное дыхание, что меня больше всего беспокоит. Должно быть, вы испытываете боль.
— Она пожирает меня ежедневно.
— Это нагрузка для всего организма, а в особенности для сердца.
Эйбл кивнул.
— Вам виднее. Хевенли говорила, что вы много работали с сердечниками.
— Я сосудистый хирург, но в нескольких операциях на сердце я был в команде с кардиологами. Я планирую продолжать наблюдать за вашим.
— Спасибо, доктор.
— Вы можете сказать мне спасибо тем, что пробудете с вашей дочерью так долго, как только это будет возможно.
— Обещаю.
Их беседа завершилась, когда в небольшую палату Сет завел Хевенли. Бек выругался себе под нос, потому что уже знал, что отец Хевенли не сможет сдержать обещание.
Было два часа ночи, когда Сет свернул с шоссе И-10 на 110. Он пытался сосредоточиться на дороге… но голова шла кругом. До сегодняшней ночи он не знал, что Хевенли жила с отцом и о том, что у этого мужчины был такой серьезный диагноз. Чего еще он не знал?
Он намеренно не проводил расследование насчет нее, когда они впервые встретились, потому что не желал попирать ее личную жизнь. Он не хотел предавать ее доверие. Поэтому, единственное, что он знал, это то, что она хотела, чтобы он знал… то есть практически ничего. И если судить по лицу Бека, то же самое она проделала и с ним.
Они оба сильно недооценили ее в первый… и последний… раз.
Иисусе, он чувствовал себя придурком. Если бы он месяцами не игнорировал сигналы и интуицию, то мог бы облегчить ее бремя. И эта ночь не стала бы дерьмовым шоу.
К сожалению, дерьмо все продолжало прибывать.
Пока Хевенли сопровождала медсестру, катящую в коляске Эйбла из палаты экстренной помощи, он и Бек шли к стоянке. Сет забросал врача вопросами о болезни. Поскольку они соперничали за одну девушку, он не ожидал чего-то большего, чем рычащего "пошел на хрен". Вместо этого хитрожопый доктор был на удивление откровенным о состоянии Эйбла.
Блять. Когда ее отец уйдет, это убьет Хевенли.
Единственным ярким лучом этой ночи стали моменты, когда Хевенли поворачивалась к нему в поисках комфорта. После того, как он думал, что больше никогда не будет обнимать ее, держать ее, плавящуюся в его объятиях, лицо, зарывшееся в его шею, приносило головокружительное облегчение. Всю ночь его сочувствие кипело на медленном огне его злости, переплетаясь с нескончаемой болью неудовлетворения.