Жариков побыл с часок в зоне заправки, где не столько беседовал с ребятами, сколько помогал им работать, потом заглянул к оружейникам, а под конец полетов, уже чувствительно промерзший, пришел на КП инженера полка. Эту будку, маячившую на почтительном расстоянии от стартового командного пункта, техники почему-то прозвали «серым волком». Может быть, потому, что отсюда время от времени раздавался по трансляции сиплый, вечно простуженный голос, очень строгий по интонации, хотя старший инженер в сущности был добряком. Если какого-нибудь провинившегося техника вызывали в будку, друзья подшучивали над ним: «Сейчас Серый волк проглотит Красную шапочку», зная наперед, что ничего худого не будет.
В будке инженерного КП, куда зашел Жариков, было полно народу. Хозяин куда-то отлучился по делам, и незваные гости чувствовали себя свободно — курили, громко разговаривали, смеялись, поочередно рассказывая разные истории. Жариков обнял теплый электрорадиатор, грея руки. Как раз напротив его лица висел негромко бормотавший радиодинамик, можно было слышать все переговоры руководителя полетов с летчиками, которые теперь в воздухе.
— Триста восемнадцать. Дальний прошел, прошу посадку.
— Разрешаю.
— Триста двадцатый. Форсаж включил, иду на сверхзвук.
— Ваша высота, двадцатый?
— Сто восемьдесят.
— Нормально.
Потом в эфир подал голос триста четырнадцатый. Жариков улыбнулся про себя, зная по номеру, что это был Ивушкин. Когда Ивушкин делал круг над аэродромом перед заходом на посадку, руководитель полетов запросил:
— Остаток топлива, четырнадцатый?
Ивушкин доложил.
— Многовато. Пройдешь два круга.
Ивушкин промолчал, хотя должен был доложить, что команда понята. А вслед за тем все, кто был на аэродроме, увидели в темном небе огненный хвост. Жариков через широкое окно тоже его видел. Ивушкин включил форсаж, чтобы поскорее выжечь топливо, включил форсаж на малой высоте, на круге, чего делать не положено. Впечатление было такое, что самолет загорелся. Удаляясь, он вроде бы терял высоту; казалось, сноп огня вот-вот коснется земли и тогда прогремит взрыв.
Руководитель полетов рявкнул в микрофон:
— Триста четырнадцатый!!!
И больше ничего. Понимать его надо было примерно так: «Что же ты нарушаешь правила, сук-кин кот?!»
Выйдя из будки, Жариков быстрым шагом направился к стартовому командному пункту. Когда проходил мимо собравшихся отдельной кучкой молодых летчиков, слышал их восторженные отзывы по поводу асовского маневра Ивушкина. Просто визжали от зависти. Они только-только прибыли в полк.
Жариков подошел к СКП в тот момент, когда на втором этаже отворилась дверь и по крутой металлической лесенке стал спускаться подполковник Нагорный. С последних четырех ступенек он спрыгнул. Встретились у трапа лицом к лицу.
— Видал, что сейчас Ивушкин отколол? — спросил замполит.
— Ага,— потупился Жариков, готовый взять половину вины на себя за проступок комсомольца Ивушкина.
— Надо сделать выводы.— Замполит рубанул воздух ладонью.— Полковник, правда, никакого взыскания не наложил, это же его любимчик, Ивушкин. А я считаю, на комитет надо пригласить и поговорить как следует. Ты согласен со мной?
— Точно.
— Акцентировать внимание на воспитательной стороне этого дела.
Жариков понимающе кивнул головой.
Оба они, внезапно замолчав, повернулись к посадочной полосе. На бетонку лег яркий, голубоватый луч прожектора, в этом ненатуральном свете пронесся, шурша, истребитель, вспыхнул белым грибом тормозной парашют.
Луч вскоре погас, будто врезался в землю.
Замполит переступил с ноги на ногу, собираясь идти.
— Вы сейчас полетите, Николай Иванович? — спросил Жариков уважительно.
— Да, надо будет слетать,— ответил замполит.
И пошел в темноту.
Ивушкин явился на заседание комсомольского комитета с небольшим опозданием. Тихо постучался в дверь и вошел — высокий, аккуратный в одежде, застенчивый. Таким его привыкли видеть всегда, и трудно было поверить, что этот паренек, похожий на школьника, решился на воздушное лихачество. Однако, значок летчика первого класса на груди…