Вместе с замполитом веселее ходить по эскадрильям, затевать с людьми разговоры, направлять на нужное дело партийно-комсомольский актив — куда веселее и лучше, чем одному. Нагорный что бы ни сказал и как бы ни сказал, все воспринимается людьми, как приказание. А Жариков может только агитировать, нажимая на сознательность.
В обеденное время возвращались с аэродрома также вместе. Под настроение Жариков чуть было не обмолвился о том, о чем, как ему казалось, давно следовало доложить замполиту. Уж готово было сорваться с языка доверительное: «Не ладится у меня в семье, Николай Иванович…»
Выложить бы все начистоту: как он задерживался до ночи по разным делам, а жена заподозрила его в измене, как пошли ссоры, которых раньше и в помине не было. В последнее время отношения испортились окончательно. Идет дело к разводу — скажи кто-нибудь о таком Жарикову раньше, он бы расхохотался тому в глаза. Да, да, пахнет разводом. Ему-то, Жарикову, по-человечески жаль свою жену, которую он горячо любит. Но что делать?
Несколько минут Нагорный и Жариков шли молча. И Дмитрий изливал свою боль только мысленно — вслух не решился. Если бы замполит сам спросил его о семье, как других он спрашивает, хотя бы намекнул — тогда бы не сдержаться Дмитрию. А так… Ладно, в другой раз как-нибудь, при более подходящих обстоятельствах.
Остановились друг против друга. Николай Иванович задумчиво смотрел мимо плеча Жарикова, что-то говорил о ближайших задачах комсомольской организации.
Дмитрий не слышал. Он все еще находился в плену своих дум, хотя рассказывать о них замполиту уже не хотел. Он был даже доволен за то, что смолчал. Сколько в полку этих драм слезливых, этих разводов, так еще и семьей секретаря комсомольского комитета заниматься? Нет уж! Не навешивай ты, товарищ Жариков, замполиту свое «бракоразводное» дельце. Будь любезен отрегулировать свои семейные отношения сам. И постарайся не затягивать! Так велел себе Жариков.
Наверное, последние слова он произнес-таки вслух, потому что Нагорный согласно кивнул ему, подтвердив:
— Тянуть нельзя. Такое мероприятие надо проводить оперативно, иначе оно весь смысл, всю свою красоту потеряет.
IX
И может наступить такая минута, когда захочется хватить шапкой оземь, если ты даже комсомольский бог! А ну его все! Тем более, что комсомольским богом он себя уже почувствовал. У него, у Димки-то — недюжинные способности, а может, и талант. Сколько раз говаривал ему тот симпатичный майор, инструктор из комсомольского отдела: «Если бы у нас все комсомолята были так же охочи, так же способны на хорошую выдумку, как ты, Жариков, дела бы шли втрое веселее и лучше». Не замечает его инициативы Нагорный — пусть! Но другим-то она видна? И со стороны и сверху. На добрую выдумку в комсомольской работе он, конечно, горазд! Язык у него неплохо подвешен. Другой вылезет на трибуну и без бумажки двух слов сказать не может. У него же, у Димки, речь так и льется звонким ручейком, слушают его охотно, и никто не спит. Вот тебе и пожалуйста: университетов не кончал, а с лекцией на любую тему может выступить, не говоря уж о беседе. Отношения и контакт с людьми такие, что любой политработник может позавидовать. Где Димка, там всегда толпа молодежи и оживленный гам. Возможно, Нагорный и этого не замечает или намеренно не подает виду, боится, понимаешь, перехвалить. Ничего, обойдется. Признание людей дороже всего…
Думая вот так о себе в третьем лице, Жариков почувствовал вначале облегчение, потом необыкновенную легкость, свойственную, наверное, только птицам, и пустился в далекое заоблачное путешествие. Оттуда, с высоты крылатых мечтаний, все земное казалось маленьким и бесцветным, возвращаться к нему не хотелось.
Кто и что натолкнуло трудолюбивого, скромного по натуре Жарикова на восхищенные раздумья о себе в третьем лице? Может быть, Ирма? Ее беспрестанные упреки? Наверное, не в этом главная причина, хотя, конечно же, молодой, любящей супруге следовало бы обладать большей принципиальностью. Скорее всего, Жариков не выдержал первого объятия славы — как всегда, лицемерного. Маленькая слава охватила его, ослепила, будто туман местного происхождения.
Так или иначе, а возвращаться к опостылевшим вдруг делам и делишкам Жарикову не хотелось.
Взять, к примеру, диспут, намеченный на эту субботу: «Образ советского воина в театре и кино». Не отменить ли его под каким-нибудь благовидным предлогом? Все откладывал да тянул Жариков и, положа руку на сердце, до сих пор ничего не сделал по подготовке диспута. Так что ж — вычеркнуть из плана трудное мероприятие? Подменить каким-нибудь попроще, вроде обсуждения широко известной, всеми читанной книги…