— А сам чего же молчал, товарищ член комсомольского комитета?
— Да и сам… Что я видел? Когда я бывал в театрах?
— Ну, знаешь, так рассуждать… — Жариков махнул рукой.
А Концевой продолжал ровным голосом, не щадя самолюбия секретаря:
— Диспут этот не был подготовлен и обеспечен. Хотя бы один-два коллективных выезда в театр. Самодеятельность полковую следовало как-то настроить — отдельные сцены могли показать. А то ведь и другие наши ребята не видели спектаклей о современной жизни армии.
— Почитать могли…
— Это не то, товарищ капитан. Вы вот сами, чувствуется, только читали, а не смотрели и тоже плавали по поверхности.
— Теперь-то критиковать легко, Иван. Раньше надо было подойти да посоветоваться.
Черные брови Концевого хмуро сошлись на переносице:
— Так если бы вы хоть слово сказали активистам, товарищ капитан! А то поставили в план птичку: «провести диспут» и на том успокоились — мол, вытянем на энтузиазме и красноречии. Получилась, я вам честно скажу, халтура. Наши ребята сразу унюхали, что пахнет халтурой, и потому только и ждали, когда кончится… Вы спросите: а как бы надо сделать, что лично я мог предложить? Теперь поздно рассуждать. Но, по-моему, диспут надо было немного повернуть. Народ наш, особенно солдаты, далеки от театра — день и ночь на самолетной стоянке «развлекаемся», сами знаете. Раз в полгода какая-нибудь концертная бригада сюда приедет, дважды в год коллективно в театр съездим на какое-нибудь «Буратино» — этих впечатлений совсем мало, как вы сами понимаете, чтобы вести большой, интересный разговор…
За окном грянула песня, послышалась тяжелая, размеренная поступь солдатского строя, и Концевой примолк на мгновенье, наверное, устремляясь мысленно туда же, в пешую колонну первой эскадрильи, где он обычно становится в затылок направляющему. Их двое в эскадрилье, таких вот высоченных, Концевой пониже ростом направляющего всего на сантиметр.
— И что ж, какой же вывод, Ваня? — нарушил молчание Жариков. Сам он тоже прислушивался к строевой песне, к строевому шагу и невольно любовался: идет первая АЭ — земля гудит!
— Вывод такой, товарищ капитан, что нельзя допускать в комсомольской работе… — Концевой чуть запнулся и все-таки выпалил это слово: — Халтуры!
Больно стегнуло оно Жарикова, а защищаться было нечем.
Он молчал, а заговорил опять Концевой:
— Можно было ведь проще и реальнее замыслить диспут: образ советского воина в современной литературе. Ребята читают много: в инструментальных сумках книжки таскают, в караул с ними ходят, под подушками прячут. Да подготовить три-четыре выступления, которые бы и правильный тон задали и массу бы всполошили. Ото був бы диспут! — последнюю фразу Иван Концевой восхищенно произнес на родном украинском.
С доброй улыбкой в одних глазах глянул на него Жариков. А вслед за тем набежала тучка на лицо комсомольского секретаря. И правдивым был этот разговор с Ваней Концевым, и в то же время обидным: учить, видите ли, взялся, вместо того, чтобы самому, как активисту, поработать, инициативу проявить. Пощипывало и то, что Концевой, видимо, совершенно не признавал его умения проводить любые мероприятия с ходу, его способностей, его таланта. И вместо голоса разума у Жарикова в душе прозвучали перетянутые в настройке струны того же самолюбия. И Жариков, уже холодно посматривая на комсомольского активиста, верного помощника своего, сказал:
— Ладно, что-нибудь будем делать в этом направлении.
Сержант, уловив перемену в тоне разговора, крутнулся на каблуках и ушел. Жариков остался в пустой комнате. Окинув взглядом стенды с лозунгами, графиками учета соревнования, портретами отличников, переложил зачем-то свою фуражку с места на место. Взял да закурил.
Дверь была прикрыта неплотно, и когда табачным дымком потянуло в коридоре, оттуда сейчас же явился дежурный. Широко распахнув дверь, младший сержант с красной нарукавной повязкой встал на пороге — разгневанный и решительный. Видать, готов был крепко всыпать нарушителю, который посмел курить не только что в помещении, а в самой ленинской комнате. Но увидав Жарикова, стряхивающего пепел сигареты в спичечную коробку, дежурный осекся.
— Ну, что скажешь? — рассеянно окликнул его Жариков.
Младший сержант пожал плечами. И отступать от порядка не годилось, и офицеру, тем более секретарю комсомольского комитета, выговаривать было как-то не с руки. Смущенно улыбаясь, не глядя в лицо Жарикову, а блуждая взглядом по стенам комнаты, дежурный произнес: