А на полевом аэродроме пришлось «куковать» целых две недели, потому что застали там проливные дожди, размывшие вдоль и поперек грунтовую площадку.
Вернувшись, наконец, в гарнизон, Дмитрии устало и не спеша брел домой. Приготовился выслушать упреки. Но квартира встретила его нежилым безмолвием. И хотя теперь от Ирмы можно было всякого ожидать, ему стало страшно. Включив свет, увидел на столе записку. Бросился к ней стремительно, схватил обеими руками, словно белый, сложенный вчетверо листок был птицей и мог улететь. В записке всего одна строчка:
«Уехала с Таней к родителям. И.»
Насовсем, что ли уехала? Не написала. Дмитрий, не ужиная, лег в постель. Ночью не сомкнул глаз. Лезли на память споры и размолвки, и хотя всякий раз их начинала Ирма, ему теперь казалось, что виноват во многом он сам. Мог бы уделять жене больше внимания, надо было вовлечь ее в комсомольскую работу. Других так ты увлекаешь, «товарищ Жариков», возишься с ними, как с детьми, а для жены, такой же комсомолки, как все, у тебя не нашлось ни доброго слова, ни душевной теплоты.
Где они теперь, два родных милых существа?
Дмитрий не знал, что во время его отсутствия Ирма была у старой квартирной хозяйки, в деревне. Ефимовна встретила ее, как дочь родную. Вдвоем они сидели во дворе на скамеечке, разговаривали обо всем, что на ум приходило. Ирма все посматривала на большое аистово гнездо и, наконец, спросила: как думает Ефимовна, вернется ли аист? «Ах, вот ты о чем…» Ефимовна сразу же поняла, что не о птице спрашивает ее молодая женщина, а о счастье своем, которое с некоторых пор покинуло насиженное гнездо, и ответила: «Не заблудится, прилетит». Безо всякого перехода Ефимовна заговорила о Дмитрии как о человеке хорошем и умном. Ирма делала вид, что не слушает, хотя похвала мужу из уст повидавшей жизнь женщины была ей приятна. Опять она спросила про аиста: каждый ли год прилетает сюда? Ефимовна истово закивала головой: да, да, да, каждый год! Но потом задумалась и вспомнила, что как-то давно аист одно лето пропустил.
Может быть, Ирма, доверившись Ефимовне во всем, сказала, куда собралась ехать и надолго ли. Вполне возможно, что такой разговор был.
Дмитрий не знал про их встречу. Утром с досадой поглядел в зеркало на свое измятое, с прозеленью лицо и пошел в полк.
ХІІІ
И что-то надломилось в душе Жарикова. Он продолжал руководить комсомольской организацией, продолжал выдумывать и удивлять, но энтузиазм его заметно убывал — так раненый, перед тем как упасть, в горячке атаки еще бежит некоторое время вперед.
Прежде Дмитрий не мог усидеть в комнатке комитета хотя бы час, рвался к людям — на аэродром, в учебный городок, в казарму. Когда ему однажды довелось услышать суждения старших политработников о том,, что, дескать, некоторые активисты людей солдатской массы сторонятся, общего языка не находят, он удивился тому немало. Как же так и почему? Ведь без общения с людьми что за жизнь…
Теперь же в комнате комсомольского комитета можно было застать Жарикова днем и вечером. Он подолгу сидел над бумагами. Привычка курить цепко увязалась за ним.
План комсомольской работы надо умело составлять, и это приходит с опытом. Можно наметить такие мероприятия, на которых потом надорвешься. В то же время в старом надежном арсенале имеются вопросы, которые решаются легко. Стоит лишь поставить их броско, вроде бы по-новому, и начальству это придется по нраву. План будет утвержден без споров и переделок, а мероприятия состоятся непременно, ибо командиры обеспечат стопроцентную явку комсомольцев. Например, комсомольско-молодежный воскресник по сбору металлолома — пусть попробует кто-нибудь не прийти! А, скажем, задумаешь тематический вечер или КВН, тут голову наломаешь: гостей интересных пригласить надо, своих выступающих подготовить, веселье обеспечить и за поведением некоторых удальцов присмотреть.
План должен, так сказать, нести не только смысловую нагрузку, а и действенностью обладать… Желательно.
В общем, Дмитрий кое-что усвоил.
С отъездом жены у него появилось много свободного времени, он почувствовал пьянящий дух мужской свободы, и это заглушало в нем тоску одиночества. Дмитрий зачастил в город. Когда уезжал, придумав деловой повод, и Нагорный охотно отпускал его, а когда исчезал из гарнизона просто так. И постепенно приучил начальников к мысли, что если он уехал, то значит ему надо.
В городе он скоро перезнакомился с руководящими комсомольскими работниками. В отделах и в приемных секретарей молодой светлоглазый капитан с густющей шевелюрой волос сделался своим парнем. Нередко бывал этот капитан в молодежных компаниях, где собирались ответственные работники комитетов, — парни и девушки,— где было не столько дела, сколько интимности. И, может быть, в том не было большого греха, потому что ратный подвиг, самоотверженный труд и любовь всегда шли рядом в строю молодых. И от того, что шли они рядом, славные дела комсомольцев, свершенные в минувшие годы, поныне звучат эхом подвига, лиризма и романтики.