Вскоре стало ясно, что опасения начальников и друзей были напрасными. Жариков отнюдь не тяготился своим «приземлением», работал не хуже, чем прежде, а лучше. Внес толковое рационализаторское предложение. В коллективе техников держался, как говорится, на уровне. Правда, сделался менее разговорчивым, сам перестал острить, хотя шутки других встречал одобрительным смехом. В светлых желто-зеленых глазах Жарикова появилась легкая тень: не то грустинка, не то мудрость пришла с возрастом. Когда он снимал шапку, можно было заметить, что его распрекрасная шевелюра как-то сникла, слежалась, будто копна перезимовавшего сена.
С месяц ухаживал Жариков за спаркой, потом ему дали боевой самолет — истребитель-перехватчик с бортовым номером «21». Постоянного командира экипажа не закрепили. Летали на машине в основном начальники, здешние и приезжавшие из вышестоящего штаба по делам летной службы.
Жариков содержал свою «Двадцать первую» в боевой готовности и чистоте. Во время перевода техники на осенне-зимнюю эксплуатацию был проведен внутриполковой конкурс на лучший самолет. Участвовали все техники, кто не хотел, того в приказном порядке заставили. Итоги подводила специально созданная комиссия. И по единогласному мнению присудили первое место капитану Жарикову. Его самолет был утвержден приказом по полку как эталон. Другим техникам рекомендовалось перенимать опыт работы Жарикова. Если кто испытывал затруднения при подготовке машины, ему советовали: а ты сходи на эталон посмотри, как там сделано. Техник шел к стоянке «Двадцать первой», Жариков охотно ему все показывал и рассказывал.
На сегодняшних полетах «Двадцать первая» дважды побывала в воздухе. Приказали готовить машину к третьему вылету.
Жариков быстро и ловко выполнял необходимые технические операции. Все сделал, надежно проверил, после чего позволил себе небольшой перекур. Только успел затянуться пару раз, как видит: идет к самолету сам Нагорный Николай Иванович. Скорее затоптал Жариков сигарету, побежал докладывать.
— Товарищ подполковник, самолет к вылету готов!
Нагорный — в черном комбинезоне, лицом смуглый, горбоносый — стоял перед Жариковым, как ворон. Выслушал рапорт, подал широкую, сильную руку.
Сел Нагорный в кабину, запустил двигатель и ушел в воздух. И проняло Жарикова всего нервной дрожью сдерживаемого восторга, словно дотронулся он до оголенных контактов: ох и силен же замполит!
А как прилетел Нагорный, потребовал специальную тетрадь. Примостился у крыла, стал записывать — в все это не говоря ни слова. Придерживая угол тетради на скользком крыле, Жариков мог, конечно, прочесть, что он там пишет: «Все агрегаты работали в воздухе исправно. Замечаний нет. П/п Нагорный».
Жарикову подумалось: «Когда-то он вот так же утверждал мои планы комсомольской работы». И подписывался точно так: «п/п Нагорный». Эта мысль, навязавшаяся сама собой, вызвала у Жарикова усмешку.
— Ты чего улыбаешься? — повернулся к нему замполит.
— Вы записали, что матчастъ работала без замечаний. Это радует… — ответил Жариков,
Он сказал, конечно, не то, что думал. Но Нагорный разгадал его мысль и резюмировал положение вещей, отвечая именно на ту мысль:
— То, что нос не вешаешь, а улыбаешься — хорошо!
Оставив Жарикову на память крепкое рукопожатие, пошел было, но шагах в двадцати остановился, начал шарить по карманам.
— Жариков!
— Я, товарищ подполковник!
— Спичка есть?
— Есть.
Прикуривая от изящной зажигалки, протянутой Жариковым, замполит говорил:
— Ты, кажется, научился курить? Вот я и вспомнил об этом. На пару перекур интереснее… А зажигалка у него какая. Сам сделал?
— Сам.
— Замечательная вещица.
Покурили они вместе, поговорили о том, о сем. Постояли с минуту молча. И лишь потом замполит спросил:
— Обижаешься?
Жариков ответил коротко, но искренне:
— Нет.
— И правильно делаешь, Дмитрий Сергеевич. Обида — скучная и ненадежная попутчица. С нею далеко не уйдешь.