Так, пикируясь, дошли они до "Мраморной богини". Попугай же, настигнутый водяной струей, с пронзительным верещаньем перелетел на крышу виллы "Позен".
— Остаетесь, значит? — еще раз переспросил доктор при прощанье, целуя баронессе руку. — Дайте слово, что останетесь.
— Ладно, посмотрим! — рассмеялась она весело.
— Где вы ужинаете?
— Как всегда, в "Золотом яблоке".
— Я присоединюсь к вам, если позволите.
— Очень рады будем. Значит, до свиданья!
Он поклонился и протянул руку Кларике, которая с кокетливой робостью девочки-институтки вложила в нее свою, прижавшись к матери, точно боясь, как бы доктор не позволил себе какой-нибудь вольности.
Бедный доктор! Не успели его шаги замолкнуть, как девочка-институтка встряхнулась, будто сказочный конек-горбунок, и превратилась в сверкающую глазами фурию, которая, уперев руки в боки, яростно прошипела:
— Ах, подлец!
Маменька медленно подымалась рядом по плетеной дорожке, тяжело переводя дух на каждой ступеньке. Наконец на последней остановилась и вопросительно взглянула на дочь.
— Ну, так что же?
— Он женится на мне, — торжествующе ответила Клара.
КОРОЛЬ ЯНОШ
Бланди остались в Приксдорфе. Не пофлиртовав даже недели, доктор попросил руки Кларики и получил согласие. Еще недели через две состоялось венчание в приксдорфской церквушке, в тенистом дворике которой братья францисканцы любили перекинуться в картишки.
На бракосочетание прибыли оба брата Меньхерта — землемер и адвокат. А со стороны невесты — старший ее брат, уланский корнет Криштоф Бодрогсеги, чей полк квартировал в Инсбруке, и дядя, родной брат баронессы, Янош Кирай. Баронесса была младшей дочерью трансильванского исправника Арона Кирая, и в лучшие дни ее не без основания величали "прекрасной королевной ["Кирай" — король (венг.)].
Янош Кирай, а в просторечии "король Янош", был благообразным, живым и румяным седым старичком с маленькими глазками и слыл величайшим пройдохой во всей Трансильвании. Родись он и взаправду в королевской постели, вся Европа, наверно, стонала бы от его коварных подвохов, изощренных хитросплетений и далеко идущих планов, построенных на свойствах и слабостях натуры человеческой. Но король Янош, благодарение богу, был всего лишь бургомистром трансильванского городка Сент-Андраша.
Зато уж там он был сам себе хозяин. Бразды правления держал крепко, что твой Наполеон. Его не любили, но боялись; он умел внушить уважение. Бывал и жесток и деспотичен, но, правда, лишь в скромных, отведенных ему пределах.
Если б сент-андрашские куры вели летопись, Янош Кирай занял бы в ней место Ирода. Однажды, когда министр внутренних дел остановился в городе на ночлег, Янош, по словам корнета Криштофа, велел под барабанный бой объявить на всех перекрестках:
"Доводится до сведения жителей улицы Чапо, что под страхом строгого наказания надлежит до восьми вечера прирезать всех петухов".
Denique [Короче говоря, итак (лат.)], петухов перебили, чтобы не обеспокоили ночью его высокопревосходительство своим кукареканьем.
Горе кур не поддается описанию. Ведь даже из осажденного Магдебурга каждая женщина получила право хоть одного мужчину вынести![27] А тут ни единого петуха не осталось.
Да, Янош Кирай прирожденным королем был, под стать древним тиранам! Попробуйте только представить, что получилось бы, если б у него вместо бургомистерского жезла под рукой оказалась гильотина, а вместо гайдука в синей аттиле[28] — целая армия!
Но «если» это только «если». Силой и властью он и без того обладал достаточной. Его наловчившиеся в разных плутнях руки протягивались далеко за пределы городка, и сколько хватал вооруженный глаз с колокольни, — это все его было. Разными правдами и неправдами подчинял он себе, своей воле людей, хотели они того или нет.
В Приксдорф он прибыл утром накануне свадьбы и в тот же день вечером уехал. Только на свадьбу и явился: что поделаешь, неотложные дела в Будапеште.
Королевского в короле Яноше ничего не было, только голос — даже здесь, в чужих краях, хрипловато-повелительный, да усы торчком, как у Иштвана Батори.[29]
Баронесса с дочерью, прихватив жениха, поехали встречать его на станцию.
— Это большой человек, — предупредила она. — Полюбезнее с ним будьте.
— А почему его «королем» называют? — полюбопытствовал Катанги.
— Просто имя перевертывают, потому что дома, в Сент-Андраше, у него огромное влияние.
Тут же, на вокзале, ему представили нашего героя.
Король Янош облапил его, потискав сердечно в объятиях.
— Ну? Ты тот самыми Альвинци?[30] Прекрасно, прекрасно.
Потом оглядел его с ног до головы и, довольно похохатывая, хлопнул по спине.
— Ну, брат, везучий ты, я тебе скажу, красивую женку отхватил; но если не хочешь быть у нее под башмаком — смотри не давай маху!
Они уселись в поданные к станции пролетки: старики и братья в одну, молодые в другую.
Венчание было назначено на половину первого, и времени только-только хватило переодеться. Жених и невеста явились в дорожном платье, хотя уезжать никуда не собирались: скорее просто хотели подчеркнуть, что венчаются не дома. Старик решил парадный дворянский костюм надеть, раз уж привез. Старинная шапка с плюмажем из перьев цапли и медная сабля произвели на зевак большое впечатление (больных почти уже не осталось в Приксдорфе).
— Шах персидский! — перешептывались в толпе (старик и правда на него смахивал).
После обеда в тесном семейном кругу в отдельном кабинете ресторана "Золотое яблоко" родственники разъехались. Уехала и баронесса, оставив дочь на попечение мужа.
Получилась свадебная программа наоборот. Обычно новобрачные покидают веселящихся гостей, уезжая в Венецию и бог весть куда еще; а тут гости, чтобы не мешать, убрались восвояси.
Конечно, не обошлось без чувствительных сцен, слез и вздохов — и шушуканья по углам. Один из Катанги, адвокат, отозвал младшего брата в сторонку.
— А насчет этого как? — спросил он, выразительно подмигивая и потирая большим пальцем два других, как будто банковые билеты пересчитывая.
— Есть, по-моему, — с сияющим лицом ответил наш герой.
— А то мы на тебя надеемся, — тихо продолжал адвокат, пожимая ему руку. — Ты всегда был хорошим братом, Менюш!
И чуть ли не в ту же минуту то же самое пытался выведать у баронессы корнет Криштоф. Маменька сердито зажала ему рот.
— Тише ты, сорока…
Но потом все-таки шепнула, что определенного, мол, ничего не зиакх, но пациентов хоть отбавляй.
Мало-помалу все разъехались. Баронесса Бланди с уланом отправились с шестичасовым поездом в Клагенфурт. Обняв напоследок дочь, перед тем как сесть на извозчика, она едва не лишилась чувств: пришлось даже водой ее сбрызнуть. Братья Катанги решили сначала в Зальцкаммергут[31] наведаться, а потом уж, во вторник, двинуться домой.
Последним остался король Янош, чей поезд уходил в семь вечера. В ожидании его они потягивали с Менюшем винцо за уставленным букетами свадебным столом. Королю новый родственник очень понравился.
— А языком работать умеешь? — неожиданно спросил он.
— Что за вопрос, — усмехнулся Меньхерт и рассказал про Михая Варгу. — К этому-то у меня и талант, милый дядюшка!
— Ну, тогда я тебя таким имением пожалую — до конца дней хватит!
Около семи часов новобрачные проводили его на станцию. Менюш носился с ним, как с пасхальным яичком. На вокзале старик достал из кармана золотой с изображением мадонны с младенцем и торжественно вручил Кларике.
— На, кошечка, не говори, что не подарил ничего.
Король Янош был колоритной фигурой: все улыбался хитровато своими маленькими глазками, поминутно вертел головой на коротенькой шее и не переставая руками размахивал, точно пощечины раздавал.
— А что до тебя, — сказал он Менюшу, — мое слово крепко. Сказано, имение получишь, — значит, получишь.
27
Имеется в виду следующий исторический анекдот: в 1130 г. император Конрад III, осадив Вейнсберг (Миксат по ошибке говорит о Магдебурге), якобы разрешил женщинам покинуть город, взяв с собой лишь самое ценное. Женщины вышли за ворота, неся на синие своих мужей.
29
Батори Иштван (1533–1586) — трансильванский князь, позже польский король (известный под именем (Стефана Батория).
30
Поговорка, восходящая ко времени анти-наполеоновского дворянского ополчения (1809), когда в ответ на упреки генерала Альвинци, который стыдил плохо вооруженных им же ополченцев за бегство, один вышел вперед и со словами: "Ты тот самый Альвинци?" — бросил к ого ногам негодный пистолет.