— Так, сядешь иногда, на мир поглядишь, — отвечает писателю аробщик.
Далее: “Путнику понравился ответ. Да, такая природа приучает к созерцанию”. Бедные северные леса, вы-то к чему приучаете? Вот не приучаете ни к чему, вот вас и выхлестывают, и увозят в “многобалконные страны”.
Далее следует сцена казни, ведут школьников, один “в ладно сшитых сапогах”, “живой, как ртуть”, забрался выше всех и видит, как идет процессия. Первым — палач в красной рубахе, в лакированных сапогах гармошкой. Колется гвоздь в сапоге. “Палач свирепо оглядывался на молчаливо бредущих осужденных, словно это они шили ему сапоги”.
После казни человек в широкополой шляпе… тяжелой шершавой ладонью погладил его (мальчика) по голове и заглянул в глаза. И он увидел: детство мальчика (Сталину — 13 лет) кончилось.
Итак, нас не любят, тысяча доказательств. Но то, чтоб любили даже тирана только за национальную принадлежность?
Всякие сионисты ладно, но грузины-то?
Живем (материально) хуже всех. И все (прибалты, кавказцы, азиаты et cetera) это понимают, и все равно! Гордость историей, забытой у нас, а уж столько великого у нас! У них-то что? “Мы разрушили Рим, мы глядели на мир через бойницы глаз”?
Можно понять необходимость: “Карфаген должен быть разрушен”, - но славить варварство?!
Вот на такие мысли навела меня Цебуня Лордкипанидзе, маленькая грузинская девочка, отец которой воевал под Керчью.
Вечером, уже поздно, купались. Ходили смотреть, как светится море, но еще рано. Катя по случаю насморка не купалась. Обиделась на подружек, что купались, а ей нельзя. Вот случай сказать ей, что нужно требовать жертвенности только от себя.
Сегодня шел по тексту, и вроде овчинка стоит выделки. Новая форма для меня: вогнать много времени в маленькую повесть. Мысли — ребенок, который рождается жить, и ему совсем неизвестно, что накручено до его рождения.
Литература — патентное бюро. Чтоб не изобрести известное, надо хорошо знать предыдущее.
Читал, перечитывал, естественно, “Первую любовь” Тургенева. Оттого, что знал предмет любви Зинаиды, многое пропускал. Молодец — нагнал много, и все работают и видны, не веришь только Лужину и этой булавке в ладони. А все равно остается только то, что сын и отец любили одну.
Также перебор в ударе хлыста по Зинаидиной руке. А все ж не Иветта, все русская трагедия вслед за кратким счастьем.
6 июля. Море огромное, но все-таки противная мысль, что не океан, а Азовское. Здесь БАМом зовут Берег Азовского Моря. А я боюсь далеко заплывать. Хотя вчера осилил, доплыл до второго меляка. Меляк, так зовут вторую мель, достижим все-таки не для всех.
Ходили рыбачить. Да куда! Волны. До затонувшего корабля, с которого ловят, не доплыть, а с берега тянули одну траву. Ходили почти четыре часа. Возвращались мимо большого тока. Фонари светят, и пахнет теплым пыльным зерном. Запах юности — запах теплого ржаного зерна. Ох, испечь бы из первой муки хлеб! Да где там! Тут и в магазине один белый. Вот и пойми. А в детстве я думал, что белый хлеб — это серый. Помню, мы шли купаться и говорили о хлебе. И один мальчишка рассказывал, что он ел белый ситный хлеб. Помню то ощущение зависти и голода. “Ну да! — сказал я. — Ел, наверно, какой-нибудь сизо-буро-малиновый с продрисью, a врешь — белый”. “А ты сам-то ел?” — спросил он. “Еще поем”, - успокоил я.
Вот и сбылось. И ржаного хочется, один белый. Хороший, мягкий, легкий.
Буду спать. Слава Иисусу, поделал сегодня немного.
7 июля. Седьмое; два месяца до 36 лет. Проснулся от ветра. Хлопало окно. Всю ночь лаяли собаки, утром сильнее, радио, орали петухи. Крякали утки, лилась из шланга вода. Снилась всякая дрянь — энтузиазм поливальщиков, министерский паек: “Водка колбасная” — стояло на этикетке.
Попалась здесь книга Пантелеева, я сам дал ее Кате, и она смеялась — мальчик хочет быть налетчиком, бандитом. А “Республика ШКИД”? А кино? И ВикНикСор, сыгранный Юрским? Но Виктор Николаевич Сорокин был русским, и ума у него было побольше, чем у Пантелеева, да Пантелеев-то ему и подгадил, и Макаренко поспешил убрать конкурента.