— Это был самый счастливый день. День, когда родилась жизнь, — раздалось за спиной.
Брок вздрогнул и обернулся. Те же глаза, тот же блеск, только морщин больше и седина.
— И все, что было «до» и «после», обрело смысл.
Тонкие руки потянулись к нему, губы тронула улыбка. Подкашивающимися ногами Брок сделал шаг, чтобы тут же рухнуть на колени. Обхватив руками другие, вжаться лицом в пропахший временем хлопок платья и тут же вдохнуть другой запах: теплый, убаюкивающий, воскрешающий. Дающий жизнь. Запах молока, запах…
— Мама… — прохрипел Брок, не в силах оторваться от потерянного давно и навсегда.
Он смутно помнил. Ему было пять. Мягкий рокот грома, запах дождя, теплый багрянец осеннего вечера вдруг сменился грохотом выстрелов, брызгами алого на белоснежных занавесках, дымкой со вкусом железа. И медленно закрывающиеся глаза того, кто продолжал прикрывать улыбку на губах.
Уже потом в приюте Броку передали папку: фотографии, исписанный аккуратным женским почерком дневник, несколько открыток из разных мест. Места разные, а надпись одна: «Без тебя каждая секунда — Ад.» И так было на каждой, просто в какой-то момент в надписи «тебя» сменилось на «вас». Брок тогда посмотрел на дату: на открытке значилось «1964».
Отец был военным полицейским, расследовал инциденты в американской армии как в самих Штатах, так и за их пределами. Много ездил, редко бывал дома. Но Брок помнил каждую проведенную вместе минуту. На всю жизнь запомнил, как выбегал к двери встречать, и уставшие, жесткие глаза теплели.
— Бр-р-р-ок… — рокотал отец, обнимая его. Мама подходила и обнимала уже их обоих, запуская тонкие теплые пальцы то в один ежик волос — черных, то в другой — тронутый сединой. И целовала их.
Как сейчас.
Родные теплые губы коснулись волос, и Брок вдруг понял, что он помнит. Глаза и голос отца, губы и руки мамы. Потеряв их, он одел себя в колючки дикобраза; щетинясь на все и всех, огрызался. Ненавидел мир без самых дорогих людей, винил каждого в том, что те живут, а ИХ, самых любимых, нет… Боль закаменела, накрыв панцирем душу, спрятав того, каким Брок Рамлоу был до того, как стал тем, кем стал.
Так было. Пока не появились Стив и Баки. И Брок выцарапывал себя: сначала из-под панциря, и не раз — у смерти, чтобы вернуться к ним. Но сейчас…
— Мама… — Брок поднял голову, это все, на что он был способен сейчас.
Тело не слушалось, сердце заходилось, как перешедший границу допустимого мотор. И похуй, что сейчас сгорит. Они снова рядом с ним! Они опять вместе! Они пришли…
— Мы здесь повидаться, прежде чем ты, я надеюсь, вернешься назад, Бр-р-р-ок… — так знакомо пророкотало над головой, оглушив воспоминаниями, что Брок не сразу осознал смысл слов.
— Назад? — когда до него наконец дошло, он обернулся к отцу, не отпуская маминых коленей.
— Да, Брок, назад… — мама осторожно подняла его, и теперь он стоял между ними.
Он мог касаться их, чувствовать их тепло. Тепло, а не холод, как в тот жуткий вечер, когда он лежал рядом с ними на полу в растекающейся луже чего-то красного, пока его не оторвали от них работники социальных служб. Тогда он плакал, казалось, последний раз. Казалось…
— Брок, мальчик мой… — мама ласково провела по щеке, и Брока прошило насквозь током от этого простого касания.
— Ты никогда не сдавался, вгрызался хоть в камень, хоть в гранит. Истинный Рамлоу, — отец смотрел строго, словно читал его.
— Мне есть, чем не гордиться, — сдержанно хмыкнул Брок, вдруг поняв, что отец «видит» все.
— Я знаю, — спокойно ответил отец, положив руку на плечо, уверенно сжал его. Как в тот вечер, когда, едва заслышав шум ломящихся в дверь людей, запихнул его в чулан, приказав не высовываться. И, прежде чем выйти навсегда, так же сжал плечо.
Но что тогда, что потом, кто такой Брок, чтобы слушаться? «Упрямый мудак» — обреченно вздыхал Стив. «Безнадежный дубина», — фаршируя его жучками, констатировал Баки.
— Я с вами, значит… — посмотрев на родителей, Брок до кучи всегда был еще и рационален.
— Ты умер, — мама обняла его за шею, — почти…
— Почти?
— Каждый человек, прежде чем уйти навсегда, попадает в безвременье, — заговорила, подняв голову, мама.
— Такая временная прослойка, — продолжил отец.
— И здесь у него есть шанс вернуться.
— Все прошлые разы вы возвращали меня? — Брок перевел взгляд с отца на маму и обратно.
— У каждого человека — живого или мертвого — есть только одна возможность спасти, вернуть обратно кого-то, — улыбнулся отец.
— Тогда тебя возвращали те, частью кого ты стал там, — объясняла теперь уже мама, — живые. Они тоже могут, и тоже один раз.
— Да, тебе есть чем не гордиться, — кивнул отец, — но и повод высоко держать голову тоже есть. Иначе бы ты давно здесь оказался.
— Мы видели каждый день твоей жизни, — мама губами коснулась предательски вырвавшейся из глаз дорожки, — каждый использованный другими шанс.
— И ждали, — поддержал отец, — не использовали свой, знали, что придет и наш черед.
— Любовь твоих парней настолько сильная, что они не один раз смогли тебя вернуть, — в мамином голосе слышалась гордость.
— Но сейчас и они не могут. Все слишком… — понял Брок.
— И мы поняли, что наше время пришло, — вновь посерьезнел отец. — Но ты прав, на этот раз все слишком, силы одного из нас оказалось мало, только вдвоем мы смогли остановить тебя в падении.
— Сейчас мы держим тебя между жизнью и смертью, — мама говорила так спокойно, словно о чем-то обыденном, — но наши силы истощаются. И если мы ослабеем, не успев вытолкнуть тебя обратно…
— Нет, — прервал Брок.
— Сынок…
— Отец, — прервал теперь уже Брок.
Вот под шквалом пуль было страшно, на ковре у Пирса, чего греха таить, бывало, за долбоебов своих, будто бессмертных, в кабине падающего самолета. А вот сейчас…
— Твой путь еще не пройден, Брок, — мама тронула волосы на виске.
— Они любят тебя, ты нужен им. Своим парням, Джеку.
— Джеку? — встрепенулся Брок. Отец лишь сдержанно улыбнулся. — Но вы… — он весь затрясся; неожиданно обретя вновь, он не хотел терять этих двоих.
— Мы всегда будем с тобой, — улыбнулась мама, — как были все эти годы.
— Но ты должен вернуться. Человек приходит за грань, только когда все сделал там.
— Ты сделал? Вы? — вскинулся Брок.
— Люди, которые убили нас, это была их агония, — отец говорил серьезно, и сейчас Брок не смел его перебивать. — Огромная, опутывающая полмира сеть была разорвана и быстро рассыпалась. Все в мире гармонично, Брок. У каждого свой путь, своя судьба. Того, что происходит в мире сейчас, не было бы, если бы я не встретил твою маму, не родился ты; мы бы переехали в новый дом, как собирались, а не застряли из-за неоконченного ремонта. Нас бы не убили, и наша, и твоя жизнь потекли бы иначе. И реальность была бы другой. Да, мы бы были вместе. Но нарушился бы баланс.
— Ты бы не собрал свою команду, не стал бы командиром. Не встретил своих парней. Жизнь каждого, кто рядом с тобой, переплетена с твоей, Брок.
— Если ты уйдешь сейчас, это сломает реальность. Цепочка порвется. И для кого-то такой же вот день, — отец кивнул вперед, где в скромной больничной палате сильный мужчина дрогнул, когда его палец сжала крохотная, высунувшаяся из свертка, ручка, — не наступит никогда.
— Тебе тяжело и будет еще тяжелее, — в глазах мамы промелькнула боль, Брок вздрогнул.
— Пообещай, — отец сжал его плечи, — что не сожжешь себя, не оборвешь цепочку. Обещай, что, как бы тяжело не было, как бы беспросветно не было впереди, ты не сдашься.
— Ты должен жить, Брок. Цепочка.
Он впервые не знал, что делать. Он устал. Он хотел бы остаться с ними, он так соскучился! Но не эгоизм ли это? Не страх ли? Не выбор ли самого простого для себя? Умереть ведь на самом деле так просто. А вот вгрызаться в себя…
Да и родители пожертвовали уже своим шансом воскресить его. Зная, что больше не смогут. Значит, уверены, что так надо, так правильно. Если он останется, ему станет наконец не больно. Совсем. Но может ли он обмануть их ожидания, только потому что устал, и там на этот раз все будет совсем непросто.