Я вытаращила на него глаза. В моем представлении любая француженка (пусть даже бельгийка) обязана быть эталоном красоты и элегантности. Неужели и там водятся такие экземпляры, как я? Но добило меня даже не это. Рядом со мной сидел двойник Владимира Николаевича, только чуть моложе, говоривший на французском языке. Даже темные очки у них были одинаковыми, равно как и дурацкая манера носить их в любую погоду и в любое время суток. И у этого двойника, оказывается, невеста — как две капли воды ваша покорная слуга. А ещё говорят, что полных совпадений не бывает. Все, оказывается, бывает, и вообще жизнь — это плохая литература, как сказал кто-то. Хорошо, кстати, сказал. Правильно.
Наверное, это двойное сходство было причиной того, что мы с Пьером очень быстро стали разговаривать, как старые, добрые знакомые. То есть говорила в основном я, каюсь. Но меня точно прорвало: я выкладывала всю подноготную своей великой и странной любви, причем в запале даже пыталась перетолмачить на язык Ростана и Мольера милые моему сердцу стихи Цветаевой и Ахматовой. Как ни странно, Пьер меня понимал и, похоже, сопереживал. Во всяком случае вид у него становился все более печальным.
Наконец, мне пришла в голову здравая мысль — мой собеседник просто укачался, поэтому я замолчала. Какое-то время мы шли рядом, потом я услышала его негромкий голос:
— Как странно, почти все ваши чувства выражают то, о чем мы говорили с Мари, с моей невестой.
— Почему вы не взяли её с собой? — наивно спросила я.
Дурацкий вопрос вызвал, прямо скажем, неадекватную реакцию. Пьер вздрогнул и почти беззвучно произнес:
— Обстоятельства так сложились…
— Но вы же скоро вернетесь домой! Или — нет?
— Надеюсь. Осталось два дня до… Да, конечно, скоро.
Тон, каким была произнесена последняя реплика, заставил меня понять, насколько болезненна эта тема для Пьера, и я перевела разговор на более нейтральный. В частности, на поэзию и жизнь Александра Сергеевича Пушкина, благо мы как раз добрались до его памятника.
— Майя, — вдруг снова ни к селу, ни к городу сказал Пьер, — я хотел бы вас попросить об одной вещи… Точнее — об одной услуге. Я бы хотел пойти в церковь. То есть в часовню. В часовню Иверской божьей матери.
Я мучительно напряглась, пытаясь вспомнить, где в Москве находится эта самая часовня и открыта ли она для посещений вообще и для иностранцев, в частности. Но в голове крутилась только одна-единственная строчка из той же Цветаевой: «Как золотой ларчик, Иверская горит». А где происходил этот процесс «горения» — неизвестно. Если учесть, что с церквями, тем более — часовнями, в нашей стране особенно не церемонились, чуть что — сносили до основания, то, сами понимаете… Храм Христа Спасителя смахнули — и ничего. Но не рассказывать же все это Пьеру!
— Сегодня уже поздно, — промямлила я, — пытаясь хоть как-то достойно выйти из затруднительного положения. — Может быть, завтра? Встретимся в пресс-центре, когда будем тянуть жребий. Если повезет…
— Договорились! — внезапно легко согласился Пьер. — Действительно, уже поздно. Вы далеко живете, Майя? Вас проводить?
— Нет-нет, что вы, спасибо. Я тут рядом, буквально в двух шагах. И у нас в Москве по ночам совершенно безопасно, честное слово.
Я не добавила «во время визитов президентов», но, по-моему, это и так было ясно. Так что мы расстались у памятника Александру Сергеевичу, пообещав друг другу обязательно увидеться на следующий день, если удастся, конечно.
Домой я добралась уже поздно вечером и без сил рухнула в постель. Мне показалось, что я только закрыла глаза — и уже раздался звонок будильника. Я пошарила рукой на тумбочке и нажала кнопку, чтобы прекратить это безобразие, но звон продолжался. Тут до меня дошло, что звонит телефон, я вскочила, как ошпаренная.
— Алло…
— Ты почему не спишь, котенок? — услышала я знакомый голос.
На часах была половина второго ночи. Уместный вопрос для такого времени.
— Не спится… — уклончиво ответила я. — Мысли думаю.
— Умные?
— Кто такая Тамара? — выпалила я, холодея от нехорошего предчувствия.
— Тамара? Какая Тамара?
— Та, к которой ты часто ездишь…
— Ездил, если тебе так угодно. Моя хорошая знакомая. Это что — сцена ревности?
— Естественно, — ответила я уже гораздо спокойнее, поскольку откровенного вранья все-таки не услышала.
— Самое время, — усмехнулся Владимир Николаевич. — А тебе не приходило в голову, что до встречи с тобой у меня была какая-то личная жизнь? У тебя, кстати, тоже.
Резонно. Была. Тут уж крыть нечем.