Больше ничего не произошло до самого рассвета. К утру туман поредел, зато небо заволокло сплошной серой пеленой, заморосил мелкий дождь. Стало встречаться больше глубоких луж, по которым привязанный к Эрвину веревкой ящик не полз, шурша, а плыл с важной неспешностью ковчега. Зыбун колыхался сильнее, ноги утопали по колено.
Вскоре провалился Эрвин – там, где только что прошла Кристи. Он успел лечь грудью на шест и, крикнув, что справится, сумел выбраться сам, выбившись из сил и потеряв мокроступ с правой ноги. Пришлось взять из рюкзачка запасной.
Отдыхали, как и вчера, на ящике, дотащив его до места, показавшегося относительно надежным. Юста и его людей по-прежнему не было видно, впрочем, видимость не превышала полукилометра, насколько глаз мог оценить расстояние на болоте.
– А они не заблудятся? – спросила Кристи, дав Эрвину отдышаться.
– Вполне возможно. Это только по карте до Счастливых островов триста километров – на деле нам повезет, если уложимся в пятьсот. Потеряем направление и будем кружить… Солнечные дни, как вчера, здесь редкость.
– А ты еще не потерял направление?
– Думаю, что нет. Плюс-минус, конечно. Но пока еще есть смысл идти. Примерно вон туда. – Эрвин махнул рукой. – Когда я не буду уверен, я скажу.
Они не двигались с места до тех пор, пока морось окончательно не выела туман, и тогда заметили далеко справа медленно движущуюся цепочку людей. Их по-прежнему было семь. За это время Эрвин наловил в лужах с десяток мелких существ, прозванных Кристи головастиками, и первый попробовал местную пищу. Еда оказалась отвратительной на вкус, еще вчера Кристи стошнило бы от такого завтрака, а позавчера – от одной мысли о нем, но сегодня голод уже успел сказать свое слово. Они поделили головастиков поровну, затем нацедили в миску грязной солоноватой воды и по очереди напились. Когда с завтраком было покончено, стало видно, что цепочка из семи человек приблизилась и все сильнее забирает влево, явно стремясь выйти на параллельный курс.
– Ага, – сказал Эрвин. – Так я и думал.
– Что ты думал?
– У Юста все же есть толика разума. Впереди нас он, конечно, не пойдет, но и тащиться сзади я его отучил. Теперь он думает, что мы с ним в равных условиях.
– А разве нет?
Эрвин поскреб в затылке.
– Положим, всемером отбиться от змей легче, чем вдвоем. Но, видишь ли, какое дело… вот, скажем, сидит где-нибудь на дне язычник, этакий здоровенный моллюск, ждет… Над ним торф и водоросли. Зрение и слух ему ни к чему. Считается, что он нападает, когда чувствует колыхание зыбуна в пределах досягаемости щупальца… Не знаю, так ли это, и никто не знает, но если так, то идти всемером в одной связке – глупость…
Змея атаковала его снизу, прорвав в броске водорослевый ковер. Разматывать бич было некогда. Взвизгнула Кристи. Эрвин отмахнул рукой тварь, нацелившуюся в лицо, и тотчас рука его опустилась под тяжестью лоснящейся гадины. Больше всего она напоминала полутораметровую пиявку и присасывалась, как пиявка. Рукав представлял для нее преодолимую помеху – полетели клочья ткани.
Змея умирала долго – ее пришлось буквально состругивать с руки, но и уполовиненная, она продолжала висеть, сосать, грызть… Когда Эрвин со стоном отодрал от себя то, что осталось, на уцелевшем брюхе твари обнаружились два ряда круглых отверстий, окаймленных мелкими коричневыми зубами. Некоторые пасти продолжали открываться и закрываться, сжимаясь в точку.
Ему повезло: змея не успела въесться как следует, пострадал только рукав, да на предплечье кровоточил лишенный кожи круглый пятачок. Всего-навсего один. Эрвин совсем оторвал мокрый разодранный рукав, и Кристи перевязала ему руку.
– Пора двигать, – морщась, произнес Эрвин.
– Больно? – участливо спросила Кристи.
– Нет, приятно. Обожаю, когда меня едят живьем. Исключительное удовольствие.
– Извини… Хочешь, возьму рюкзачок?
– Нет… Направление запомнила? Ну, вперед.
Они шли, и поверхность болота все так же прогибалась под ногами, напоминая сгнивший и непрочный, но все-таки еще упругий батут. Мелкий дождь не прекращался. Шагах в ста справа держались люди Юста. По-прежнему связанные в одну цепь, они двигались не гуськом друг за другом, как вчера утром, и не одним уступом, как вчера вечером, а двумя: впереди два человека, за ними сзади и сбоку три, позади еще двое. Юст шел четвертым.
– Научились кое-чему, – сообщила Кристи не без злорадства. – Еще немного, и догадаются пойти порознь, тремя связками.
Эрвин отозвался не сразу – завязла нога, и он старался вытащить ее, не потеряв мокроступ.
– Они бы догадались – пахан не позволит. Кто его тогда будет прикрывать спереди и сзади?
– Может, устроят бунт…
– Разве что Юст станет для них страшнее болота. Только это вряд ли.
Они замолчали на целый час. За этот час Лейла, по-прежнему возглавляющая вереницу людей, проваливалась дважды и один раз с привычным визгом провалилась Кубышечка. Тогда Кристи останавливалась без команды Эрвина, и оба ждали, когда, вытащив тонущих, люди Юста продолжат путь. Опасность грозила отовсюду, но справа она была несколько меньше.
Когда Лейла провалилась в третий раз и Джоб с Яном Обермайером, надсаживаясь, тянули ее из трясины за веревку, давно утратившую белый цвет, Юст заорал, привлекая внимание Эрвина:
– Эй, придурок! У тебя нет запасных мокроступов? На время.
Он махал над головой рукой с зажатым в ней пищевым брикетом, возможно, последним из оставшихся, но Эрвин и не подумал отвечать. Смолчала и Кристи.
Они дождались, пока облепленную грязью Лейлу вновь поставили во главе цепочки, и тоже двинулись. А еще через полчаса справа, правее людей Юста болото со всхлипом выперло наружу крутой бугор, из его прорвавшейся вершины выметнулся в моросящее небо гибкий лиловый язык, даже не очень длинный, рухнул между Джобом и Хайме, мигом нащупал веревку, рванул… Закричали люди.
Хайме первым успел освободиться. Джоба потащило волоком по водорослям и грязи, но справился и он, ухитрившись рассечь лезвием ножа именно веревку, а не собственное бедро. Лиловый язык отдернулся. Одно мгновение казалось, что он утащит обрезок веревки и на время оставит людей в покое, но, по-видимому, колоссальный донный моллюск оказался не столь туп, как надеялись люди.
Бросив веревку, язык хлестнул вновь – горизонтально, над самой поверхностью, вихрем пронесся над ворочающимся в грязи Джобом и молниеносно обернулся вокруг Хайме, на свою беду успевшего вскочить на ноги. Рывок – и в воздух на мгновение подняло не только Хайме, но и Валентина, орущего и режущего веревку, связывающую его с обреченным. Зыбун заходил ходуном.
Валентин шлепнулся в грязь плашмя, выбив собой ошметки гнилых водорослей. Поднимаемый все выше над болотом Хайме извивался, выл и кромсал ножом язык-щупальце. Не обращая никакого внимания на эти мелочи, язык, выпрямившись подобно обелиску, начал быстро втягиваться в трясину. Последний отчаянный вой, громкий чавкающий всплеск – и стало слышно, как вокруг кричат люди.
Шесть человек бежали в сторону Эрвина и Кристи, а кто никак не мог встать на ноги, тот полз, спеша уйти от смерти хоть на карачках. Лейла снова провалилась и движением, ставшим уже рефлекторным, выбросила в стороны руки, опираясь на зыбкий ковер. Связанный с нею веревкой Ян Обермайер орал, буксовал на месте, рискуя провалиться сам, возможно, убежденный, что Господь Вездесущий пребывает своей частицей и в этой кошмарной твари, причем в наихудшей своей ипостаси.
Лиловый язык не высунулся вновь, не стал шарить вокруг себя в поисках другой добычи. Понемногу к людям возвращалось самообладание. Кубышечка прекратила визжать и начала всхлипывать. Юст рычал, раздавал плюхи и наводил порядок. Джоб, пытаясь связать себя с Валентином, неумело сооружал морской узел. Беззвучно шевеля губами, молился Ян Обермайер по прозвищу Скелет и гладил гнилые водоросли костлявыми ладонями. Проповедники Господа Вездесущего обходились без четок и прочей религиозной атрибутики. Вытащенная из топи Лейла осмелилась подобраться ползком и спасти вывалянный в грязи шест Хайме. Пробитая лиловым языком дыра в водорослевом ковре понемногу затягивалась. Ничто более не выдавало присутствия затаившегося в засаде хищника – на какое-то время сытого.