- Лейла, одевайся! Я сам отвезу тебя на встречу с Мусой. Ты должна пойти и выбрать кольца!
- Если тебя так волнует кольцо, то вот, оно мне впору, пускай он использует его как образец. А остальное мне не интересно.
- Ты поедешь!
Несмотря на помолвку, я рисковала подвергнуться к побоям. Отец был зол и прекрасно понимал, что мне действительно плевать на его слова. Тетя благоразумно подала знак согласиться, но я наотрез оказалась одна идти с Мусой по ювелирным магазинам.
- Сколько себя помню, ты, не умолкая твердил, что мне нельзя оставаться наедине с мужчиной! Мне нужно сопровождение!
Я хотела избегать всякого контакта с ним как можно дольше, до самой последней минуты.
- Больше ни слова не желаю слышать! Ты все равно поедешь!
Он толкнул меня на сиденье такси рядом с будущим супругом. Меня пришпилили к нему, одну - впервые за все время, - и от напряжения у меня сводило все мышцы. Он приложил немалые усилия, чтобы попытаться изменить мое мнение и произвести на меня хорошее впечатление. Его нельзя было узнать: он был элегантен и даже всюду таскал с собой зонт, видимо, рассчитывая выглядеть джентльменом.
Думаю, он понимал, насколько я его презираю, каждый раз, когда он подходил ко мне немного ближе, у меня на лице появлялась гримаса отвращения. Он был настолько близко, насколько это было допустимо в такси, и мне едва не стало дурно. До этой минуты между нами всегда был кто-нибудь - брат или дядя. До самого замужества мужчина не должен даже слегка касаться женщины. В такси я была тесно прижата к нему. Если бы он пошевелился, я влепила бы ему оплеуху, хотя и знала, что бежать не куда.
Одна из невесток Мусы согласилась сопровождать нас в поездке по ювелирным магазинам. Она была обеспеченной женщиной среднего класса, подлой, привыкшая помыкать прислугой, и смотрела на меня свысока, всем своим видом вопрошая: "Это что, на ней собрался жениться Муса?" С тем же успехом она могла просто сказать: "Что это?" Если бы только я могла высказать ей все, что о ней я думаю!
Будучи дочерью заводского рабочего, которая появилась на свет во Франции, я вряд ли являлась бог весть каким сокровищем для этих людей с их богатством. Она была учительницей и дочерью ректора университета. Этакие утонченные интеллектуалы, связавшиеся с дворовой девчонкой, которая приучена мыть тарелки, а не принимать подношения ан серебряном блюде. Но именно через меня Муса хотел дотянуться до кое-чего куда более заветного, чем фамильное столовое серебро, - французское гражданство.
Ни поесть, ни попить, меня все больше мучила жажда. Перед тем как отправиться по магазинам я смогла лишь сделать пару глотков чая. Наша миссия: найти кольцо, которое придется по вкусу мне и, сверх того, будет одобрено моей будущей невесткой, нам никогда не дадут полного права выбирать, ничто нам не принадлежит; на подарок кто-нибудь обязательно должен поставить печать "одобрено". Вскоре я поняла, что реальной целью моей невестки было удостовериться, что за меня будет заплачено как можно дешевле. Мой нареченный супруг был, конечно, богат, но прижимист. На все, что мне нравилось, он отвечал "нет". И я подумала: "Это ведь ты меня хочешь, не я. Так что давай раскошеливайся! Приготовь бумажник".
Продавец назвал цену, и я скорчила мину.
- А у вас есть что-нибудь еще? Не страшно, если будет несколько дороже.
Муса стоял в стороне, а его сестра изображала недовольство при виде кольца за 4000 дирхем.
- Нет, оно уже вышло из моды; посмотри лучше это.
Она хотела просто сэкономить ему 2000 дирхем, но я стояла на своем, и мы покинули магазин. Перед следующей витриной она сделала выбор.
- Вот это неплохое! Пойду, спрошу его цену, подождите меня здесь! - Она вышла, еще сильнее укрепившись в решении. - Оно идеально!
Я разглядывала витрину.
- Простите, но мне оно совершенно не нравится, - сказала я небрежно.
Какое было удовлетворение заставлять их лезть на стенку! Я втянулась в игру и начала свою партию. Пускай платит - деньги стали основной этой мелочью ювелирной войны между ним и мной. Это была единственная территория, на которой я могла выиграть, потому что Муса очень скупился.
Я осталась довольна собой, выбрав одно их самых дорогих колец на помолвку - с бриллиантом, и еще обручальное кольцо с маленькими алмазами. Итого почти 6000 дирхем - это огромные деньги в Марокко, куда больше самого приданного. Хуже я вряд ли могла поступить в данной ситуации. Если бы мы заглянули в "Картье", он бы вообще отправил меня назад к матери. А еще браслеты и серьги...
Я взяла семь золотых браслетов, самых дорогих, и уйму серег. Восточные домашние туфли и халаты, расшитые золотом. Я понимала: чем больше я буду усердствовать, тем сильнее будет удар по его кошельку. Согласно традиции, за его обручальное кольцо платить должна я. Мне говорили об этом, но я намеренно не взяла с собой ни гроша. Вообще порядочный мусульманин не надевает золотое кольцо, а ограничивается благородным серебряным. Я же выбрала золотое за 200 дирхем, вместо серебряного за 30, и он в итоге платил за себя, так как я пролепетала: "Мне жаль, я не знала".
Мы вернулись в дом тети, и я покинула Мусу, даже не поблагодарив его и не попрощавшись. Возмутительно!
Той ночью я не могла уснуть - рыдала в объятиях тети. Она тоже рыдала.
- Я не хочу замуж!
- Если бы я могла тебе помочь...
На следующий день голова у меня раскалывалась. Меня отправили к парикмахеру и в хаммам. Я пошла туда одна, что было вопиющим нарушением правил. Хотелось немного побыть одной, пока не началась финальная сцена.
А после я снова искала убежища в тетином доме. Там я на некоторое время оказывалась в безопасности. Моя мать ухаживала за гостями. Слышались возгласы и хохот моей свекрови. Все были счастливы и думали, как это странно, что я заперлась ото всех - наверное, я не рада.
Меня называли скромной девушкой, расстроенной расставанием со своими родителями. Это было удобнее, чем говорить о моих страданиях и очевидном нежелании выходить замуж. Я была овцой, которую привели на заклание к фестивалю Аид аль-Кабир: после того как меня заколют в уголке, кто-нибудь достанет нож и выпотрошит меня.
Все происходило без моего участия. И нечему удивляться, невеста обычно хранится в безопасном месте, словно неприкосновенное сокровище. Она предстанет перед публикой лишь в самый последний момент. Муса робко вошел в комнату, стал рядом со мной и, когда тетя покинула комнату, попытался вырвать у меня поцелуй.
- Нет! Прости, но мы еще не женаты!
- Я не понимаю тебя, но это пройдет.
Казалось, ему это уже надоело. Он ушел, и я снова расплакалась. Он думал, что после всех этих драгоценностей я принадлежу ему: наверное, решил, что раз заплатил, то теперь имеет право прикасаться ко мне.
Потом пришел отец, я умоляла его, целовала руки, лоб, ноги, я бросилась перед ним на колени.
- Папа, заклинаю тебя, я не хочу выходить замуж... Папа, я не хочу замуж... Папа, я не хочу замуж...
Я заливалась слезами, валялась в его ногах, как рабыня перед своим господином. Это была финишная прямая перед линией, за которой не будет возврата.
- Не бойся, дочка. Все будет хорошо.
Он вышел из комнаты, и ни один мускул не дрогнул на его лице. Он не любил меня. Никто не любил. Я снова вспомнила Кодера, которому я была нужна, а я, дура, отказалась от него из-за страха соперничества с вздорной свекровью, страха бросить вызов родителям и оставить свой родной дом. Свекровь, которая веселилась внизу, доставит мне массу серьезных хлопот, как и ее сын.
Кадер... Этой паники не было бы, если бы внизу меня ждал Кадер. Он был красивым, заботливым, внимательным, с ним я стала бы счастливой.